раздумья.
Кажется, она действительно считала, будто делает мне великое одолжение.
Теперь, когда у меня появился взрослый и к тому же симпатичный парень, я вдруг оказалась достойна ее общества. Прикольная идея отбирать подруг по наличию парней и модных тряпок.
— Боюсь, не смогу соответствовать… — ответила я.
— Да брось! Сашка — нормальный, компанейский, мы бы могли здорово погонять шары где-нибудь в боулинге… Говорю же, что теперь ты выглядишь вполне прилично, так что…
— Ты неправильно поняла, — перебила я ее, — я боюсь, что не смогу соответствовать твоему интеллектуальному развитию. На такой низкий уровень я не опущусь.
Она так и осталась стоять с раскрытым ртом, а я спокойно отправилась на химию, которая стояла у нас следующей по расписанию.
Ковалев так и не осмелился подойти ко мне, только издали прожигал меня взглядом. Хорошо, что его взгляд не обладает способностью воспламенять, как в одном романе Стивена Кинга.
На алгебре я, кажется, удивила весь класс. Вчера, с досады на сестрицу, как-то незаметно сделала домашнее задание, а сегодня, когда Пиявица отправила меня прорешать его к доске с явной надеждой уличить в списывании, повторила вчерашний трюк без всякого труда. Наверное, из вредности.
Пиявица смотрела на меня так, что я уже думала: подавится. Но нет, обошлось — наоборот, просияла, словно начищенная медная ручка, и заявляет:
— Вот, Эльвира, я же говорила: можешь, когда захочешь!
И торжественно влепила мне «пять». Я аж профигела. Наверное, это ее методы воспитания, и она думает, что теперь я размякну и примусь за учебу с энтузиазмом неофита. Обойдется. Но все равно почему- то было приятно.
Вернувшись домой, я поела холодный борщ и, врубив в наушниках «Rammstein», включила комп. Ужасно хотелось похвастать пятеркой. Но перед кем? Мама, на четверть минуты оторвавшись от своей книжки или сериала, сказала бы: «Молодец, Элечка», папе школьные и семейные дела до фонаря, а Эмилия вообще в расчет не принимается. Это в третьем классе я в последний раз еще бежала к ней, гордо демонстрируя дневник, хвастаясь тетрадкой или рисунком. Времена те прошли. Что же получается, что мне и радостью-то поделиться не с кем?
Отключив плеер, я набрала номер Макса.
— Привет! А я по алгебре «пять» получила. Сама все решила, без твоей помощи.
— Я на лекции, — прошипел он по-змеиному в трубку и отключился.
Вот ведь гад! Какая-то дурацкая лекция для него важнее, чем я!
Я снова врубила «Rammstein» на всю громкость — так, что голова стала похожа на медный колокол, в который изо всех сил стучат колотушкой.
Как же мне все надоели!
Мне действительно стало спокойней и легче. Я как будто заново родилась. Удивлялась всему. Вот иду по бульвару от дома к метро, а надо мной — голубое небо, такое прозрачное и легкое, а деревья уже подернулись желтой осенней дымкой. Об осенних листьях написано столько всего — утонченно-прекрасного, возвышенно-удивительного, отчаянно-поэтичного, а сегодня я вдруг увидела их на асфальте. И сердце замерло в груди: осень.
Я шла и думала о себе. Я хотела бы быть косым росчерком пера, легкой мелодией, сыгранной солнечным майским утром, я хотела бы быть сладковато-горьким дымом от сгоревших дотла листьев, беззаботно улетающим в небо. Я хотела бы быть уверенной, как географическая карта; серьезной, как орфографический словарь; беззаботной, как сбегающий с горы ручеек; легкой, как несущаяся по ветру пушинка. Не думать о будущем, вмещая в себя целую вечность. Я хотела бы идти при свете солнца и звезд по засыпанным листвой аллеям, по цветущим лугам, по облакам — босиком, смешно перепрыгивая с одного облачка на другое. Я хотела бы быть такой, какой я не стану никогда. Идеальная я — легкая и беззаботная, у которой все получается, увы, имеет со мной реальной мало общего.
У крыльца института уже стояли девчонки из нашей группы. Все, словно по команде, уставились на меня. В каждых глазах — и серых, и карих, и зеленоватых, оттенка моря в ненастную погоду — читалось одно чувство: любопытство. Наташка — она тоже тут — наверняка уже в подробностях рассказала обо всем, что увидела вчера. Все собравшиеся здесь наверняка были в курсе гораздо лучше меня. Я не знала и не хотела знать. Было достаточно простого факта, безжалостного и убедительного, как все. Это есть — и точка. Забудем. Говорить больше не о чем.
Тем временем все эти устремленные на меня взгляды жадно искали боль в моих глазах.
— Привет, — сказала я как можно небрежней.
— Привет, Мил, ты как? — послышались отдельные голоса. Наташка молчала. Даже не поздоровалась. Обижается.
— Спасибо, — я пожала плечами, — нормально. На бульваре опавшие листья. И вправду — середина сентября, деревья уже облетают…
Они непонимающе напряглись: при чем тут листья? О чем это я? Где же долгожданное шоу? И вдруг девчонки оживились, глядя мне за спину.
Сегодня, когда с моих глаз словно спала темная повязка, я понимала все удивительно отчетливо. Даже не оборачиваясь, я знала, кто там, но все-таки не удержалась и повернула голову.
Макс шел уверенной и вместе с тем какой-то удивительно грациозной походкой. Ветровка расстегнута, в ушах — плеер, в руке тлеет недокуренная сигарета.
Мне не хотелось смущать его, но он споткнулся о мой взгляд, выронил сигарету, глаза виновато и испуганно забегали.
«А ведь тебе нелегко! — поняла я. — Совсем нелегко!» Вина и беспокойство скользили в каждом движении Макса. Мне стало жаль его — как жалеешь увиденного на улице бездомного щеночка. В лощеном, уверенном Максе вдруг всплыло нечто одиноко-щенячье, беззащитное, беспомощное.
— Привет, не переживай, все хорошо, — успокоила я его и пошла в аудиторию.
Целых три пары потребовалось Максу, чтобы переварить услышанное. Он подошел ко мне на перемене перед последней парой.
— Мила, ты извини, я боюсь, ты думаешь обо мне плохо… Я должен объяснить…
На его лоб упала прядка волос, пересекая бровь резкой прямой чертой и превращая ее в знак «плюс».
Плюс на минус — все равно дает минус. От законов математики не убежать.
— Нет, — остановила я, — не надо, пожалуйста, Макс. Не унижайся.
Его лицо напряглось, яснее обозначились скулы.
— Ты мне ничего не должен, не переживай. — Я улыбнулась.
И ушла, оставив его в коридоре — одинокого, непонимающего.
Мне было больно и вместе с тем легко.
Любовь похожа на рак. Она зарождается в организме исподволь, совершенно незаметно, затем протягивает свои щупальца во все стороны, по пути меняя каждую клетку, через которую проходит, внося в программу жизни ошибку, рано или поздно оказывающуюся роковой. На определенной стадии лечение уже бесполезно. Но я-то чувствую, что еще не погибла. У меня есть силы, чтобы бороться.
После учебы я, помирившись с Наташкой (ну да, я знаю, что из нее не слишком-то надежный друг, но порой нуждаюсь в компании), мы с девчонками пошли по магазинам. Когда мы уже выходили за ворота, нас догнал Володя, друг Макса, и отозвал меня в сторону.
— Мил… — Он опустил голову, пялясь куда-то себе под ноги. — Я не понимаю, что происходит с тобой, с Максом… Знаешь, я думаю, он встречается с Наташкиной сестрой.
— С кем? — переспросила я, оглядываясь на поджидавших меня девчонок.
— Ну с Леной, с Наташкиной сестрой.
Я истерично расхохоталась, а Володя смотрел на меня как на умственно отсталую.
— Володь, не гони, ей всего десять лет. Ты считаешь, что Макс стал педофилом? — наконец смогла выдавить из себя я. Ну да, после моей сестры Максу только и оставалось, что встречаться с Наташкиной!
