огляделся. Он стоял между двумя наклонными скальными плитами, сверху на них навалился обломанный ствол сосны. Прямо под ним зияла пропасть. Дождя не было, но ветер наверху ощутимее – он гнал шуршащую снежную крупу. Империа взял моток веревки, ловко завязал узел; получилась петля. Другой конец он забросил на поверженный ствол вверху, закрепил веревку.
Снайпер ощутил уходящую вверх, привязывающую его к небу артерию. Серый шуршащий поток перетекал по ней, заполнял простором, посвистом ветра, тенью проносящейся птицы… Но при этом… кто-то разглядывал его… Он чувствовал на себе чей-то ненавидящий взгляд. Его рассматривали, изучали, как под микроскопом. Пронзила лихорадочная мысль… а если в него сейчас целятся… ведут на прицеле… Но невозможно определить это ощущение. Биение горного сердца отдавалось звоном в ушах, кровь окружающей разветвленной системы троп перетекла в него. И он не был посторонним, он стал посвященным. Снег падал на его лицо. Империа зло и больно толкнул в плечо
«Ты сейчас полетишь, только привяжись покрепче», предупредил Империа.
Надо собраться с духом, шагнуть в пустоту.
И когда он это сделал – петля уже почти захлестнулась на горле, великан дернул его вверх, так что хрустнули шейные позвонки, – в этот момент вспыхнул ослепительный свет… грянул выстрел! Горячий пульсирующий шар прокатился мимо лица. Пуля срезала нейлоновый шнур. С оборванной петлей на шее он куда-то летел, бесконечно падал…
Он видел сверху странный рисунок какого-то безумца. Черное на белом. Сожженная деревня. Дым, гарь, отвратительный тлен. Он видел, и он летел, казалось, вместе со снегом, что шел, не переставая, кружил зачарованными хлопьями…
Но над сгоревшей деревней, близко к тлеющему пепелищу, разбросанным обугленным телам, вывороченным обгоревшим балкам – снег превращался в черные слезы дождя. Они мешались с золою и кровью, пропитавшей эту, совсем недавно живую землю. Дым и гарь. Отвратительный тлен. Ветер выводил плач в стреляных латунных гильзах, рассыпанных повсюду. Остовы лачуг, скелеты деревьев, перекрещенные балки, торчащие, как мертвые руки. Проломы в каменных изгородях. Черные колеса телег, похожие на раскатившиеся шестеренки из разбитых часов. Труп лошади. Черепки посуды, перевернутые котлы, груда лохмотьев, слипшееся тряпье. Вывороченные в земной тверди воронки от взрывов. То, что было скрыто – все вывернуто наружу, выкорчевано из жизненных основ. Мертвый старик так и остался сидеть на пороге: в одном, оставшемся от разрушенной лачуги дверном проеме. Растерзанная женщина пыталась доползти до младенца. Мужчина, оскалив зубы, сжимал обломок расщепленного приклада. Собака осталась лежать, как бы продолжая прыжок… голова ее снесена выстрелом.
Снег шел не переставая, кружил…
Снайпер шел по заметаемым этим снегом забвения следам немецкого отряда.
Снег не прикрыл раны, не забелил кровь, не накинул на мертвые тела белый саван. И только тишина… мертвая тишина над этим, совсем недавно живым человеческим селеньем расходилась кругами из средоточия ужаса, сливаясь с суровым молчанием застывших горных исполинов.
Затем тишина обрывалась.
Где-то впереди, он знал это, шел бой. Ухало горное эхо, стелился дым, пули выбивали злые каменные осколки. Свинцовый ураган закручивался в ущелье. Летели гранаты и пули, рушились камнепады, лились потоки крови, тропы прорастали в войну, и нависала черная мгла.
Каменные плоскости делили все видимое пространство на множество обманчивых, исчезающих, меняющихся и сбрасывающих прежнюю кожу картин. Эта модель горного мира, где шел бой, закручивалась в воронку, была втянута в другую сферу, и там шел бой. Все бесконечно множилось, бой не мог кончиться никогда. Не продохнуть от пороховой гари, ствол всегда раскален от выстрелов, осколки вечно секут лицо. В этих закручивающихся воронках, начинающихся от фантастического прицела его винтовки, к которому он припал, – возникали новые скальные образы, разновеликие каменные сюжеты, взаимоотношения масштабов, хитросплетения иззубренных трещин. Сверлящий визг пуль резал слух, железная плеть автоматных очередей хлобыстала справа и слева, ружейный лай сливался в предсмертный вой огрызающегося зверя. Эхо выводило свою партитуру из немыслимой какофонии; и разрывало нотные листы; и мешало снежные обрывки с белыми лохмами дыма, сверкающими осколками льда, крошевом камней.
Сосредоточив плотный огонь, альпийские стрелки не давали и головы поднять. Ему – и, может, пятерым-шестерым горцам. Какой-то старик, черный, обугленный как головешка, махнул ему рукой…
В сетку прицела попал горный стрелок, который «чтобы спастись от ужасных русских морозов, надел тяжелый выворачивающийся зимний костюм с подкладкой, вывернув его белой стороной наружу». Оптическое устройство «Незримый меч», над которым снайпер так долго работал, приблизило переносицу солдата 91-го горнострелкового полка. Были отчетливо видны рыжеватые веснушки, забрызгавшие его нос… нет, это уже черные брызги из пулевого отверстия… Горный стрелок ткнулся башкой в камни.
Лейтенанта 1-й лыжно-егерской бригады, который носил «армейский вариант камуфляжной куртки СС с типичным для армии «оскольчатым» камуфляжем», снайпер настиг, когда тот пытался перезарядить свой пистолет-пулемет
И унтер-офицер 137-го горнострелкового полка, хотя он и носил «куртку второго армейского типа, надетую белой стороной наружу», далеко не ушел. Снайпер разглядел его метнувшуюся тень у серого камня, поймал в паутинку прицела, поставил на унтер-офицере риску лазерного наведения… Отчеркнул, прервал его бег. Сломленное тело по инерции пропахало снег.
И тут же, где-то позади него лязгнули черные драконьи зубы – раздался взрыв… Расцвел огненный цветок с режущими кромками иззубренных лепестков. Снайпера скрутило, бросило вниз вместе с ледяными и каменными осколками. Слезились глаза, от пороховой горечи, гранитного крошева и земляного тлена было невозможно вздохнуть. Белесое лохматое облако, накрывшее снайпера, тряслось, ухало и хохотало. Кривляющийся в диком танце старик-великан вырос над ним…
Зигфрид.
Оберфельдфебель 1-й лыжно-егерской бригады. Он был одет «в стандартный анорак, вывернутый белой стороной наружу для маскировки».
Произошел необратимый сбой в механизме горного времени, разрушился передаточный механизм, раскатились колесики и шестеренки. Распалась сложная система призм, где бесконечны случайности. Треснули линзы с разнофокусным расстоянием, где совпадения предопределены. Преломление луча реальности искажено, блики и отражения израненных секунд, покореженных минут – сейчас, в момент неожиданно оборвавшегося и застывшего боя, в мгновения наступившей после взрыва тишины – осыпались светящимися точками, нескончаемым снегом.
Лицо Зигфрида было как ужас схватки один на один с многорукими исполинами, подпирающими небо; как дикий хаос лабиринтов каменной страны. Его дыхание было дыханием дьявола из ущелий, доходящих до самой преисподней. Взгляд, подобно снежной лавине, мгновенно накрывал сознание. Искрящаяся седина волос ослепляла зрение. Взлохмаченная борода клубилась дымом костров ночных стоянок. В руках он держал прозрачный стеклянный куб
в одной плоскости словно бы плавала говорящая голова. Все слышали ее слова, сотрясающие землю, но ничего не могли поделать, завороженные цепкой паутиной господства слов над жизнью. Голова со строгим и проницательным взглядом. Из ледяного экрана мерцали рыбьи и парализующие зрачки
