единственный ребенок, мальчик по имени Щилианчо, мой ровесник. Очень его баловали родители, этого Щилианчо. Игрушки для него привозили из Софии и даже из Афин и Стамбула. И вот однажды — мне этот день крепко запомнился — случилось такое, что я чуть было не лопнул от зависти. Щилианчо получил очередной подарок, да какой — полный набор оловянных солдатиков: около полсотни пехотинцев с ружьями за плечом, пяток мчащихся на конях офицеров с саблями наголо, знаменосец, два трубача и два барабанщика. Пестро раскрашенные, солдатики были совсем как живые. Когда мы с братом увидели через забор, как Щилианчо в беседке выстраивает на столе своих солдатиков, нас уже не могла остановить никакая сила.
Мы тоже должны иметь подобное сокровище. Без него наша жизнь теряла всякий смысл. Просить отца, чтобы он выписал оловянных солдатиков из Стамбула, было бы просто смешно. Хотя и маленькие, мы неплохо знали жизнь и понимали, что чудес на свете не бывает. В лучшем случае все бы кончилось подзатыльником. Надеяться на бога да на его добряков ангелов мы бы тоже не стали — это больше подходило старым бабкам, а мы с братом уже в ту пору были вполне современные люди, дети двадцатого века. Нам оставалось одно — обратиться к науке и технике, то есть, опираясь на свои знания, изготовить оловянных солдатиков собственными руками.
Что для этого требовалось?
Прежде всего сырье, проще говоря, свинец и, конечно же, модели — без них мы не могли изготовить формы. Модели мы раздобыли без особого труда. Уже на третий день Щилианчо стал жаловаться своим дружкам на улице, что у него пропало несколько солдатиков. Куда-то запропастился один пехотинец, всадник, барабанщик и знаменосец (пускаться в такое рискованное предприятие без знаменосца и барабанщика не было никакого смысла).
Мы смастерили гипсовые формы, после чего модели перебросили (не без сожаления) через забор в Щилианчов сад. Изготовленные нами формы были очень оригинальны, быть может единственные в своем роде. Во всяком случае, ни в одном научно-техническом журнале описания подобного устройства я не встречал. Каждую форму составляли две половины коробки из-под сигарет, начиненные гипсом. Одному господу богу было известно, как с помощью этих форм мы могли отлить оловянных солдатиков. Что касается меня и моего ассистента, то мы нисколько не сомневались в успехе начатого дела.
Мы уже мечтали не об отдельных солдатиках. В нашем воображении из сигаретных коробок, наполненных гипсом, выходили целые роты, полки, бригады, дивизии и армии — располагая такой силой, мы могли покорить весь мир. Мы полагали, что, хорошо наладив производство, сможем снабдить пушечным мясом всех ребят города и округи. Дорого брать мы не собирались — по одному леву за пехотинца, по два — за офицера и по три — за барабанщика и знаменосца (в нашем представлении барабанщики и знаменосцы ценились гораздо дороже, чем простые офицеры, пусть даже на конях). Мы уже мечтали на вырученные деньги снарядить научную экспедицию, купить парусную яхту, запастись провизией, ружьями, одеждой для тропиков и с первым же попутным ветром отправиться в африканские джунгли, даже не предупредив своих неблагодарных родителей.
Итак, все теперь упиралось в сырье. Известно, что оловянные солдатики делаются из свинца. Чего, казалось бы, проще, но на деле…
Попробуй-ка раздобыть свинец, когда в кармане ни гроша! Два дня мы вертелись вблизи стройки. Ассистент видел, как рабочие переносили длинную свинцовую трубу. Эта труба наверняка ничего бы не потеряла, если бы стала на полметра короче. Только из этого ничего не вышло. В те времена на стройках был порядок.
Неожиданно у нас родилась гениальная идея. Недалеко от нас (мы жили почти на самой окраине города) находились казармы 24-го пехотного полка ее высочества княгини Элеоноры. У всех казарм, как известно, имеются стрельбища. Какой прок от солдата, если он не умеет стрелять. В земляной насыпи стрельбища всегда полно пуль. А пули свинцовые, об этом и дети знают. Значит, вопрос стоял так: необходимо проникнуть в казармы, каким-то образом добраться до стрельбища, а уж там — не плошай… Но как проникнуть в казармы? Ведь их охраняют вооруженные часовые.
Казарменный двор, расположенный по ту сторону городского сада, выходил на крутой берег моря. Двор был обнесен оградой из колючей проволоки.
Но разве колючая проволока могла служить преградой для мальчишки, всей душой преданного науке? Где-то совсем рядом тянулось стрельбище. Вдоль всей ограды ходил один-единственный часовой. Если незаметно прошмыгнуть у него за спиной, добраться до глубокого окопа перед насыпью, то можно считать, что дело сделано.
Мы приступили к осуществлению своего плана. Через проволочное заграждение ассистент проник на территорию казарм. Если даже его поймают, что они ему сделают, пятилетнему малышу. Я проинструктировал его как следует: если тебя сцапают, ты сразу в рев, говори, что отстал от матери. Солдаты народ сентиментальный, они никогда не станут обижать ребенка, отставшего от матери. Они сами начнут выковыривать пули из земли, чтобы утешить бедного мальчика.
Этот тщательно продуманный психологический ход превзошел все наши ожидания. Часовой не только не надрал уши и не прогнал Монку, но позвал из караульного помещения других солдат (те все равно умирали от скуки), и все вместе насобирали для заблудившегося малого добрую сотню пуль. Чтобы их унести, специально прихваченный мешочек оказался маловат, и оставшиеся пули солдаты высыпали в полу выгоревшей Монкиной рубашонки. Затем моего ассистента торжественно проводили до главного входа в казармы. Я нашел его там два часа спустя после того, как он преодолел проволочное заграждение. Монка весь сиял от радости и от чувства исполненного долга.
Теперь настало время приступать к главному — к отливке оловянных солдатиков. Мы дождались субботы, мама в этот день уходила в баню часа на три, не меньше — этого времени с лихвой хватило для того, чтобы спокойно провести операцию.
Мы растопили печку и, когда дрова превратились в золотой жар, сунули в него угольные щипцы и поставили на них старую жестянку из-под знаменитой ваксы «Ималин», доверху наполненную пулями.
Вперив глаза в желтую жестянку, мы затаили дыхание. Только бы все получилось как надо! Сбудутся ли наши заветные мечты? Загорятся ли благородной завистью глаза городских ребят? Едва ли Коперник следил с таким напряженным вниманием за далекими звездами, как мы за простой жестянкой из-под ваксы. Едва ли Колумба охватило такое волнение, когда матрос с верхушки мачты воскликнул «Земля!», какое испытывали мы при виде того, как пули превращались в тускло-серебристую жидкость, постепенно наполняя жестянку.
Руководя операцией (в моих руках были щипцы), я приказывал ассистенту приготовить формы и расположить их вокруг меня, чтобы удобно было наливать в них свинец. Когда все было готово, я начал дрожащей рукой вынимать из печки щипцы. Из топки уже выглянула жестянка с кипящим свинцом.
Но именно в это волнующее и неповторимое мгновение села мне на нос какая-то глупая муха. Представляете себе — жрец науки с мухой на носу! Чтобы ее прогнать, я мотнул головой, и рука моя дрогнула. У меня на глазах жестянка с кипящим свинцом скользнула вниз по щипцам, наклонилась, и в тот же миг я почувствовал дикую боль в правой ноге, выше колена. В глазах стало темно, ассистент и вся кухня завертелись в бешеном вихре и исчезли в непроглядной мгле.
Проснулся я не у себя дома, а в какой-то незнакомой белой комнате. Справа от меня кто-то плакал. Повернув голову, я узнал мать.
Давно я не видел ее в слезах. Я спросил, что все это значит, но она не ответила и залилась горькими слезами. Тут я подумал, что вот сейчас, в этой белой комнате, мне всыплют хорошенько. Но, к моему великому удивлению, этого не случилось. Напротив, такой нежности я до сих пор не подозревал в своей матери. Мне устроили выволочку лишь дней через двадцать, когда меня выписали из больницы и я, прихрамывая, вернулся домой. Но наказали меня только так, для виду. Злость отца к тому времени уже прошла, больше всего досталось моему ассистенту Монке.
Однако этого было вполне достаточно, чтобы охладить мою страсть к литейному делу. Да и шрам, который до сих пор отчетливо виден у меня на ноге, не вдохновляет меня продолжать исследования в этой области науки. Что и говорить, в те тяжелые, мрачные времена заниматься наукой было небезопасно, она требовала немалых жертв. Джордано Бруно, как известно, даже погиб на костре.
