навязываемый нам дух обогащения, характерный для протестантизма. Но об этом неоднократно упоминается в моих статьях, которые разбирают механизм действия рекламы изнутри. Если вы так хорошо осведомлены, значит, наверняка их читали.
– Ну а с Барсом как же? – задал волновавший его вопрос Антон.
Шиллер приподнял дворянские дугообразные брови:
– С каким, простите, барсом? Из какого зоопарка?
– Из вашего. Я о парне, которому вы на форуме отвечали... Ну которого девушки не любят, который поэзию Серебряного века читает, а еще он бегает трусцой...
– А, вспомнил. Ну и что же с этим представителем семейства кошачьих?
– Я не знаю, что с ним. А вы знаете? Вы об этом задумывались? Вот вы дали ему совет громить витрины или не помню что еще. – Антон говорил сбивчиво, он волновался. – Ну посадят его в тюрьму, а что хорошего?
– А что хорошего в его сегодняшней жизни? – отрезал Шиллер. – Если бы она его устраивала, он не писал бы таких сообщений на форум. Может быть, кстати, ему подсознательно хотелось пойти и разгромить что-нибудь в отместку за то, что он не может ничего добиться. Я всего лишь вывел его желание на поверхность – и заодно показал, что исполнение таких желаний доводит до тюрьмы. А дальше пусть поступает, как хочет. Я всего лишь дал ему совет. Чужих советов бояться – в Интернет не ходить.
И добавил другим тоном:
– Как же вы наивны, а еще сыщики! По-вашему, я убил Кирилла из-за того, что он рассказал своему исполнительному директору о моем интернетном имидже, в то время как самого исполнительного директора почему-то оставил в живых. Где логика? Если убивают во имя нераспространения какой-либо информации, то убивают всех, кто ею располагает.
– Ага. – Антону вдруг все стало безразлично. – Ну спасибо, мы пойдем...
– Нет, постойте! – В голос Дмитрия Шиллера пробрался металл. – Вы вторглись в мое агентство и много чего мне тут наговорили, дайте же и мне высказаться. Я не отпущу вас, пока не расставлю все точки над десятеричными «и». – Все-таки бывший филолог проступал в нем. – До вас наверняка дошли слухи, что мы с Кириллом друг друга недолюбливали, так? И что мы не сработались? И что он ушел из агентства вследствие моего деспотизма?
– Ничуть, – собрался с мыслями Антон. – Говорили просто, что у вас разные методы работы. Кирилл Легейдо относился к подчиненным, как к друзьям, а вы по... этому самому... патерналистски...
– Да-да, – словно бы успокоился Шиллер, – конечно. Эти слухи отчасти правдивы: у нас действительно были разные представления о том, как руководить людьми. У Кирилла эти представления были либеральные и, следовательно, бабьи, поскольку вообще либерализм – это женская, если хотите, бабская философия. Она выстраивает мир по горизонтали, тогда как мужской дух ценит строгую иерархию и стремление ввысь... Да, ну неважно. Дело не в том. Что бы ни провозглашал вслух Кирилл, поступал-то он по-другому. Поступки человека свидетельствуют о нем лучше, чем его слова, не правда ли? Так вот, Кирилл обращался со своими подчиненными так же патерналистично, как я со своими. Он слишком много брал на себя.
– Что вы имеете в виду?
– Он многое делал в обход своих сотрудников.
– А еще конкретнее?
– Конкретнее вам должны поведать об этом сами сотрудники. Если же они ничего вам не расскажут, значит, они ничего не замечали. Следовательно, Кирилл поработил их больше, чем я своих, хотя я деспот и тиран, а он был – как же! – благодетелем человечества. Но поверьте мне, господин сыщик, тайное всегда становится явным. Хотите проверить работу начальника – посмотрите, как работают подчиненные в его отсутствие. Если после гибели Кирилла с агентством «Гаррисон Райт» все будет в порядке, значит, я заблуждался. Однако предвижу, что без Кирилла их ждет скорый и неминуемый крах.
Того, кто избил Жанну, все-таки нашли. Это даже не составило особого труда, так как особые приметы этого странного юноши были неплохо известны жителям окрестных дворов возле места нападения. Он тут жил. Он тут гулял – чаще всего под ручку с пожилой строгой женщиной в очках. Он всегда был таким тихим, никто никогда не слышал, чтобы парень повысил голос, не то что ударил кого- нибудь... Двое собачников, выгуливавших своих питомцев регулярно в девять часов вечера – то самое время, когда парень показывался на улице, – сообщили, что это внук известной общественницы, Валентины Семеновны, проживающей в первом подъезде того дома, который стоит в глубине двора за ветеринарной лечебницей. Эта весьма деятельная для своего возраста бабуля всем заметна и всем известна...
Валентина Семеновна Федькина гостей из органов правопорядка встретила приветливо и сразу же проводила в главную комнату, или, как она ее выспренне именовала, «залу» – заставленную старой мебелью, цветочными горшками, дряхлыми сувенирами из союзных республик не существующего более государства. Треть комнаты занимало пианино; судя по окутывающим его завалам газет, на пианино никто не играл.
– А, так вы из милиции? – обрадовалась Валентина Семеновна. – Наконец-то, наконец-то спохватились! Вы представить себе не можете, как я борюсь за зеленые насаждения. В городе каждый листочек, каждая травка должны быть объектом государственной заботы, да-да, я не ошиблась, именно государственной. Зелень – источник кислорода, мы задыхаемся в этом смоге, наши дети вырастают рахитиками и астматиками... А эта шлюха с первого этажа обрезала нижние ветки нашей сирени, потому что, видите ли, она ей свет загораживает и ребенок не может читать. Ее ребенок вырастет – мне спасибо скажет! Потому что кусты – это кислород, а кислород – это здоровье, а здоровье – это...
– Кстати, насчет детей, Валентина Семеновна, – прервал поток красноречия милиционер, – где сейчас находится ваш внук?
– Боренька? Где ж ему быть, он у себя в комнате. Мальчик тихий, смирный, никаких с ним хлопот. Всем бы таких детей!
– Он у вас работает, учится?
Валентина Семеновна оскорбленно поджала губы. Вид у нее стал такой, будто ее спросили, влюблялась ли она в учителя географии, когда была пионеркой.
– Боренька на инвалидности, – сурово ответила старуха-общественница. – На учете в районном диспансере состоит. И в армию ему нельзя!
Последнее она прибавила, как бы сообразив, что посещение милиции не имеет никакого отношения к проблеме кустов, загораживающих чьи-то окна.
– Нельзя так нельзя, – успокоил Валентину Семеновну участковый. – А в каком диспансере состоит на учете ваш Боря?
– По заболеванию, – старуха сглотнула и произнесла следующее слово тоном ниже, – психическому.
– Справка имеется?
Выпуклые очки Валентины Семеновны заполыхали совсем уж злобным пламенем. Она отошла к книжной полке, привешенной над пианино, и стала копаться между книгами. Очевидно, в этом доме придерживались опасной привычки прятать в книгах деньги и документы... Почему опасной? Во-первых, потому, что воры о таких тайниках осведомлены; во-вторых, потому, что хозяева, забыв о том, в какой именно книге хранится секретный пакетик, способны прихватить ее с собой в транспорт или попросту дать кому-нибудь почитать... Однако это отступление к делу не относится, поскольку, где бы ни хранилась справка, Валентина Семеновна не торопилась ее предъявлять. И посетители были вынуждены сначала наведаться к Боре.
Если «зала» походила на склад обветшалых вещей, то комната внука Валентины Семеновны, которому недавно исполнился двадцать один год, была типичной, хотя и старомодной, детской. И по сути, и по оформлению. Тахта с покрывалом веселенькой расцветки. Над тахтой – коврик с вышитыми по нему тремя шишкинскими медведями, допотопными и неизменными. Поверх коврика свешивался, напоминая удавленника, плоский плюшевый лев, из кармашка в брюхе которого высовывались полосатые носки. На спинку стула небрежно брошена та самая майка «Олимпиада-80», которую, наверное, носил в молодости кто-то из родителей Бореньки, если только не сама Валентина Семеновна. Майка могла бы послужить особой приметой. Но зачем? Такой особой приметой являлся сам Боря, внешность которого полностью совпадала с Жанниным описанием. И лоб прыщеватый, и губы облизывает, и глаза неспокойные... Парень сидел за письменным столом школьного образца; слева перед ним громоздились горкой разноцветные
