дружба — вещь эфемерная: сегодня обнимаются, как шерочка с машерочкой, а завтра предадут одна другую или поссорятся из-за парня. Мужчины надежнее. По крайней мере, мужчина точно знает, что он хочет от женщины…
Почему-то на первом курсе считалось, что Марина намеренно соблазнила Шарова. Гнусные инсинуации! На первом курсе Марина была нацелена на учебу. Марина была полностью невинна — во всех смыслах, включая физиологический. Честно говоря, впервые увидев профессора Шарова на празднике посвящения в студенты, где он в числе других преподавателей поздравлял свежеиспеченных политеховцев, Марина даже не поняла, сколько ему лет. С его равномерной гладкостью, округлостью, отсутствием морщин он был человеком без возраста — что, кстати, потом оправдалось, Шаров не менялся на протяжении всех этих двадцати лет супружеской жизни… Понравился ли он Марине? Да ей даже мысли такой в голову не пришло. Ей бессознательно нравились ровесники, а Шаров был слишком взрослый, слишком… чужой. Не отошел у нее еще стресс вступительных экзаменов, где такие, как Шаров, могли завалить умненькую девушку на элементарном вопросе, отбросить ее обратно в скучный маленький городок, к малоквалифицированной работе, печке и валенкам. Шаров был преподаватель, а она — студентка. Разве между представителями этих враждебных лагерей возможны нежные чувства?
Возможны, да еще и как! Сколько фильмов снято на эту тему, сколько книг написано… Марина не была опытной женщиной. Точнее сказать, она и женщиной еще не была. Но интерес к себе Шарова уловила на биохимическом уровне или, возможно, вычислила своим блестящим математическим умом. То, как Шаров наклоняется к ней, что-то объясняя, стараясь соприкоснуться… Как он выделяет ее среди всей группы, то ставит в пример, то ругает за то, что она, такая способная, чего-то не сделала, чего-то не поняла — ругает, хваля… Как он сулит ей большие перспективы, если она займется программированием…
Марина была очень неопытна. Однако математика приучила ее мыслить логически. И когда однажды Марина оказалась единственной, кто пришел на дополнительные занятия, и в аудитории остались двое — она и Шаров, Марина с математической простотой и откровенностью, точно о какой-нибудь формуле, спросила:
— Руслан Георгиевич, я вам нравлюсь, да?
Это стало открытием, потрясением! По крайней мере, для Шарова. Кажется, он сам скрывал от себя природу чувств, которую Маринин вопрос вывел на поверхность. В тот раз он ничего не ответил — просто сбежал из аудитории, взметнув вихрь своим обтекаемым китовым телом, а Марине пришлось объяснять добравшимся все-таки в аудиторию из столовой одногруппникам, что дополнительных занятий не будет. Зато, справившись с первоначальным шоком, Шаров буквально спятил со своего профессорского ума. Выслеживал Марину после занятий. Дарил ей цветы, преподносил скромные, по его разумению, но для студентки очень даже немаленькие презенты. В день ее рождения заказал институтскому радиоузлу поставить модную в тот год песню о Марине с глазами цвета ультрамарина… Словом, совершал глупости, за которые его не решались упрекать ни родители, ни коллеги. Родители, те даже радовались: впервые их дитятко, по уши увязшее в науке, проявило такой стойкий интерес к существу противоположного пола! И когда сын объявил, что решил жениться, со стороны старшего поколения Шаровых не последовало ничего, кроме полнейшей благожелательности…
А Марина думала. Рассчитывала своим математическим умом. Не стоит воображать, будто решающую роль в ее выводах сыграло проживание в общежитии, — после отчего дома общежитие казалось Марине раем земным: здесь было так чисто, тихо, спокойно! Нет, просто призрак вонючих бабкиных валенок все еще маячил на ее жизненном горизонте. Чтобы выполнить программу-максимум и сказать, что она никогда не вернется к быту своих родителей, Марине требовалось окончить институт, получить денежную работу в Александрбурге, заработать себе на квартиру, найти достойного мужа… А тут ей предлагали все это сразу — и без усилий с ее стороны. Она не любила Шарова — ну так что же, ведь никого другого она тоже не любила. А бывает ли вообще такая штука, как любовь? Можно прождать ее лет двадцать без результата и в итоге влюбиться в человека, который тебя унизит и исковеркает. В конце концов, возможно, здесь сыграла роль линия наименьшего сопротивления: так легко протянуть руку и взять то, что тебе предлагают! Марина взяла…
Взяла все, что предлагал Шаров, вместе с ним в придачу. Отказалась только от его фамилии: оставила свою. Не потому, что считала ее красивой, и тем более не потому, что хранила верность фамильным корням. Просто Марина не мыслила себя Шаровой: уж в ком, в ком, а в ней нет ничего округлого и шарообразного. Она острая, тонкая, подтянутая. Зато ее муж — выпитый Шаров! Так она и звала его все годы совместной жизни: по фамилии, которая так к нему подходила. Обращаться к нему «Руслан» без «Георгиевич» казалось неловко и смешно, и не любила Марина это имя — Руслан. Оно — для заросшего дикой густой бородой парня с Кавказа или для сказочного витязя с конфетной коробки. Зато Шаров — он и есть стопроцентный Шаров. Плотный, обтекаемый, спокойный. Невозмутимый. Словом, резиновый Будда…
Стоп-стоп-стоп! Резиновым Буддой он для нее стал не сразу. Прежде должно было кое-что случиться. И к этому кое-чему непосредственное отношение имел Валька Баканин. И Леня Ефимов. Оба они ее привлекали, но по-разному. Валька — он такой весь открытый, заводила, весельчак, светлый, но очень уж какой-то простой. Весь на виду: вот какой я есть, получайте меня и ешьте меня с кашей. Зато Ефимов — менее броский, однако в нем есть свой шарм. Остроумец, любящий уязвлять точным словом других, при том, что сам — болезненно уязвимый. Улавливалось в нем что-то… что-то надтреснутое, Марина не умела сформулировать точнее.
Оба — Валентин и Леонид — были для нее привлекательны. И оба были для нее запретны. Ведь она была замужем.
Впрочем, девственная Марина и в супружестве осталась почти столь же девственной. Лишение ее той крохотной перегородки, о которой она ничего не знала, которую никогда и не видела у себя, сопровождалось незначительным волнением и весьма малой кровью. А дальше потянулись будни. Шаров постоянно тискал ее, обнимал, обожал, точно огромный ребенок, присасываться к ее острой маленькой груди, однако до того акта, который соединяет мужа и жену, дело у этой четы доходило раз в месяц, не чаще. Ну, раз в три недели как максимум. Марина думала, что так и надо. Но что-то густое и темное, горячее и сладкое вздымалось внутри нее — что-то, чему не давали выхода по-куриному кратковременные сношения с Шаровым. И как ни старалась Марина загружать свой мозг числами, все же в нем оставалось достаточно места для неясных мечтаний. Она делалась то истерична, то нежна. Она накидывалась на Шарова, стремясь получить от него то, что он так неохотно давал. Он старался, но, очевидно, большие старания приводили к микроскопическим результатам, и Шаров решил поговорить с женой начистоту:
— Понимаешь, Марина, как бы это тебе сказать… Дело в том, что в детстве у меня была свинка.
— Что? — изумилась Марина. Прежде всего ей пришло на ум домашнее животное — свинья. Горожане, профессора, отец и мать Шаровы держали в доме свинью? Но Шаров уже поправил первое впечатление. В худшую сторону.
— Я перенес свинку. Это такая детская болезнь.
— А, я знаю. При ней лицо распухает. Одна моя одноклассница тоже болела.
— К сожалению, свинка затрагивает не только лицо. У мужчин… то есть у мальчиков, она иногда поражает тестикулы… яички. И если отек лица проходит, то поражения яичек остаются навсегда. Во взрослой жизни могут быть… затруднения… Я могу, как ты видишь… Я все-таки могу… Но не всегда на высоте…
Они сидели в разных углах пышной двуспальной супружеской кровати. Никогда не ведите подобных разговоров на супружеской кровати! Конечно, Марина тотчас же встала и направилась к Шарову, чтобы обнять его и слегка покровительственно погладить по голове. Чтобы сказать, что все это жуткие глупости и для нее, свинка или не свинка, не имеет ни малейшего значения. Но внутри себя все равно знала: имеет. Теперь они с Шаровым никогда больше не останутся наедине вдвоем. Третьим членом их союза неизменно будет свинья. Невидимая, но отчетливо представляемая. Гладкая, плотная, крупная. С голой белой кожей и небольшими глазками. С загадочной восточной улыбкой. Очень похожая на Шарова.
«Ну и свинью же он мне подложил этой свинкой! — тосковала ночью Марина, юлой вертясь на своей части кровати, в то время как Шаров флегматично сопел на своей. — Неудивительно, что выбрал в жены дурочку. Студентку, беднячку из маленького городка. Знал, что я клюну на его материальные блага, и не предупредил обо всем остальном. Опытная женщина, уверенная в себе, сразу бы его раскусила. А я не была
