– Не знаю, – сказал Плетнев. – Может быть, ты и прав. А может быть, и нет. Я не силен в композициях.
Лицо Турецкого словно оцепенело.
– Что? – спросил он. – Что ты сказал?
– Я сказал, что не знаю.
– Нет, потом!
– Потом? – Плетнев пожал плечами. – Да не помню я. Сказал, что не разбираюсь в этих позах.
– Нет, ты сказал не так, ты сказал – «не разбираюсь в композициях»!
– А какая разница?
– Большая. – Александр Борисович поднялся из-за стола. – Я отлучусь часа на полтора. Мне нужно срочно заехать домой.
Плетнев смотрел на коллегу удивленно.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Турецкий. И весело добавил, передразнивая предыдущие слова Плетнева: – Может быть, да. А может быть, и нет. Все зависит от «композиции».
Турецкий смахнул со стола в карман пачку сигарет и стремительно зашагал к выходу.
Домой он спешил, чтобы заглянуть в дневник.
«Сегодня вечером встретился с женой Родиона Плотникова. Женщина нервная и сильно измотанная. Видать, много кровушки попил ей муженек. Хотя и у нее характер не сахар. Встретила холодно и настороженно. Провела на кухню. И произошел между нами следующий разговорец».
Нет-нет, ниже. Турецкий перевернул страницу и провел пальцем по строчкам. Ага, вот!
«– А как дочка? Она не скучает по папе? Чем она там занимается?
– Ей тоже скучать не приходится. Бабушка занимается с ней живописью. У меня мама – заслуженный художник СССР. Кстати, Родион ведь тоже художник. Правда, самодеятельный. Он все выходные проводит с кистью в руке. Обожает Тициана и Рембрандта. Хотя зачем я вам это рассказываю? Вы ведь и без меня все знаете. Вы ведь его приятель.
– Да, – говорю, – знаю.
Хотя на самом деле ни черта не знаю. Выходит, Плотников – любитель живописи. Никогда бы не подумал. Инженер-конструктор, который обожает Тициана и Рембрандта. Такое не часто встретишь.
– Видели бы вы его в эти моменты, – с улыбкой продолжает Плотникова. – Глаза горят, стоит перед холстом весь расхристанный, перепачканный краской. Настоящий художник.
– Да-да, – говорю, – натурально художник».
Александр Борисович скользнул взглядом еще ниже и прочел, от волнения с трудом разбирая собственные каракули.
«Плотников – художник-любитель. И, как у каждого художника, психика у него должна быть неустойчивая. Для следствия он – просто подарок. Лучшей кандидатуры на роль маньяка и не найдешь».
Турецкий встал из-за стола и прошел к стеллажам с книгами. Он провел пальцем по корешкам книг и остановился на нужной. «Тициан» – гласила надпись на корешке.
Александр Борисович вынул книгу, сел с ней в кресло и принялся листать, внимательно разглядывая репродукции, в левой руке он держал фотографии расчлененных женских тел. Время от времени Турецкий задерживал взгляд на репродукции, переводил его на снимок, хмурил брови и отрицательно покачивал головой – не то.
И вдруг лицо его словно бы осветилось.
– О, черт, – тихо воскликнул Александр Борисович и потер пальцами лоб. – Она. Точно она!
Поза обнаженной фигуры была очень похожа на позу изувеченной девушки на снимке. Да что там – это была одна и та же поза!
– Никаких сомнений, – тихо проговорил Александр Борисович. И холодно добавил: – Художник, мать его...
Отложив альбом и снимки, Турецкий достал из кармана телефон и, отыскав в справочнике нужный номер, нажал на кнопку вызова.
Один гудок... Второй... Третий... Четвертый...
Трубку на домашнем телефоне никто не брал.
Александр Борисович попробовал «пробить» мобильный, но с тем же результатом.
Тогда Турецкий набрал номер начальника МУРа Яковлева.
– Слушаю, – почти сразу же отозвался тот.
– Володь, это Турецкий. Срочно нужна твоя помощь.
– Насколько срочно?
– Прямо сейчас.
– Вообще-то, я немного занят. Может, перезвонишь попозже?
– Нет, сейчас, – твердо сказал Александр Борисович. – Это вопрос жизни и смерти.
Яковлев вздохнул.
– Ты из меня веревки вьешь. Ладно, излагай.
– Нужно срочно отправить пару парней к Родиону Плотникову.
– Зачем?
– Девушка пропала. Есть подозрение, что к этому делу причастен Плотников.
– Ох, Сань, достал ты меня со своим Плотниковым.
– Я бы тебя не тревожил, если б дело было пустяковым, – сухо сказал Александр Борисович.
– Да знаю, знаю... Ладно, свяжусь с оперативным отделом. Хочешь, чтобы они его взяли?
– Было бы неплохо.
– Это будет сложно, – недовольно сказал Яковлев.
– Ну, тогда осмотреться в квартире и установить наружное наблюдение.
– Предлагаешь мне устроить обыск? Без санкции суда?
– Не обыск, а беглый осмотр, – поправил Турецкий.
– Легко тебе говорить, – пробурчал Владимир Михайлович. – Под каким соусом я это сделаю?
– Ну, придумай что-нибудь. Организуй звонок соседа – наркотики, бомба, притон... Да что угодно. Лишь бы осмотреть квартиру.
На этот раз Яковлев вздохнул тяжелее, чем прежде.
– Дело довольно геморройное, – резюмировал он. – Но так и быть попробую. С тебя причитается, Александр Борисыч.
– Накрою тебе шикарную поляну, когда все будет позади, – с улыбкой сказал Турецкий. – Ладно, когда сделаешь, – позвони. Буду ждать звонка. Пока!
Убрав телефон в карман, Турецкий около минуты сидел, размышляя. Потом поднял руку и глянул на циферблат своего «юбилейного» «Патек Филиппа».
Пару часов назад Турецкий обзвонил все кинотеатры Москвы, пытаясь узнать, не идет ли где-нибудь фильм режиссера Пазолини. Его поиски увенчались успехом. Он уже заказал по телефону билет, и времени до начала сеанса оставалось в обрез.
4
Александр Борисович Турецкий не был здесь лет десять. И за эти десять лет здание «Киноцентра» здорово изменилось. Теперь здесь был не только кинотеатр, но и казино, рестораны, бары. В сумерках большое темное здание сверкало и переливалось разноцветными огнями.
Пытаясь разобраться в обстановке, Александр Борисович остановил какого-то паренька в очках и поинтересовался:
– Не подскажете, где здесь «Музей кино»?
