Очкарик посмотрел на Турецкого насмешливо.
– Что, в первый раз? – спросил он, поправив очки.
– В первый, – кивнул Турецкий, чувствуя неловкость.
Паренек ткнул рукой в темноту арки:
– Идите туда. «Музей кино» будет слева. Если будете внимательно смотреть, увидите вывеску.
– Благодарю.
Александр Борисович повернулся, чтобы идти, но тут паренек окликнул его.
– Эй, погодите! А что там сегодня?
– Пазолини, – ответил Турецкий.
– А какая вещь?
– «Сало, или Сто двадцать дней Содома».
– Классный фильм, – одобрил паренек. – А в каком зале?
– Э-э... – Турецкий снова был сбит с толку. – А там что, несколько залов?
Очкарик ухмыльнулся.
– Ну дает. Конечно, несколько!
– Я это учту, – вежливо сказала Александр Борисович, повернулся и поспешил скрыться в темноте арки. «Совсем отстал от жизни, – досадливо думал он. – Уже молокососы надо мной смеются».
Зал под номером семь Турецкий нашел быстро. Даже не зал, а зальчик – десять на десять. Народу практически не было. Человек семь или восемь сидели в мягких креслах там и тут в ожидании начала сеанса.
Турецкий присоединился к ним. Минут через пять в зал вошел маленький человек в замшевом, затертом чуть ли не до дыр пиджаке. На шее у мужчины был повязан шелковый платок, тоже изрядно заношенный.
Мужчина уверенно прошел на последний ряд, сел за пульт, которым было оборудовано крайнее кресло, и извлек откуда-то большой серебристый микрофон.
– Раз, два, три, – произнес он в микрофон. Покрутил какие-то ручки на пульте и повторил, на этот раз громче и яснее. – Раз, два, три! Хорошо. – Мужчина запрокинул голову и сказал куда-то наверх. – Механик, выключайте свет!
И, словно по мановению волшебной палочки, свет в зале мягко потух.
– Добрый вечер, уважаемые зрители, – заговорил мужчина в микрофон. – Сегодня я рад представить вашему вниманию один из лучших фильмов Пьетро Паоло Пазолини «Сало, или Сто двадцать дней Содома». Фильм идет на итальянском языке, я буду переводить. Итак – приступим, помолясь!..
После сеанса Александр Борисович подошел к переводчику.
– Извините, можно задать вам пару вопросов?
– А вы кто?
– Зритель.
Переводчик подозрительно прищурил отекшие с похмелья веки.
– И что вам не понравилось? – грубовато спросил он. – Я плохо переводил?
– Да нет, я...
– Еще скажите, что я пьян! – проворчал переводчик.
– Да нет, вы меня...
– Подумаешь, дернул стопочку-другую, – продолжал нудить он. – В чем проблема-то? Голос у меня от выпивки не садится. А фильм этот я наизусть знаю. Могу с закрытыми глазами озвучить. – Переводчик сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
– Об этом я и хотел с вами поговорить, – сказал Александр Борисович, воспользовавшись паузой. – Этот фильм часто у вас идет?
– Чего? Фильм? «Сало»-то? – Переводчик почесал встрепанную голову. – Ну, раз в два-три месяца бывает. А что?
– И вы один озвучиваете этот фильм? Или у вас есть сменщик?
Переводчик грустно усмехнулся.
– Один. Как есть один. Я тут вообще по переводам с итальянского один. Раньше нас трое было, но зарплата-то знаете какая? Вот остальные двое и разбежались. А я вот остался. Я, видите ли, искусство люблю, – патетически добавил он.
«Кирнуть ты любишь, а не искусство, – подумал Александр Борисович. – А руководство музея смотрит на твои выкрутасы сквозь пальцы, потому что ты у них единственный и незаменимый».
– Это какие-нибудь прочие в посольства или в богатые фирмы устраиваются, – продолжал разглагольствовать переводчик. – А я не такой. Это для них бизнес пуще неволи, а для меня деньги не главное. Деньги, вообще, тьфу! А искусство... Знаете, как говорили древние римляне? «Арс Лонга» – вот как! Что в переводе на русский означает – искусство вечно! Так-то. А вы говорите – бизнес.
Александр Борисович терпеливо ждал, пока переводчик выговорится, не перебивая и не поддакивая, чтобы не раззадорить его еще больше.
Наконец, тот прервал свою пафосную речь, и Турецкий решил поскорее взять инициативу в свои руки.
– В зале всегда немного народу? – спросил он.
– В зале-то? Ну да, немного. Такие фильмы вообще немногие смотрят. Это же классика! Искусство для элиты!
– Понимаю, – кивнул Александр Борисович. – Наверное, в зал приходят одни и те же люди?
Переводчик наморщил лоб.
– Я бы так не сказал, – строго проговорил он. – Искусство все шире шагает в массы. Его смотрят все новые и новые тысячи людей. Каждое поколение открывает для себя в этих фильмах что-то новое! Сегодня классику смотрят миллионы, если не миллиарды!
– Но вы ведь сами сказали, что кино – элитарное искусство, то есть – искусство для избранных, – напомнил, скрывая улыбку, Турецкий.
Переводчик подвигал бровями, соображая и борясь с противоречием, после чего вынужден был признать:
– Да. Пожалуй, так.
– Значит, вы видите в зале одни и те же лица? Ну в основном?
– В основном? – Переводчик подумал и кивнул: – В основном, конечно, да.
– Некоторые из них должны были вам примелькаться.
– Кто? – не понял переводчик.
– Лица, – пояснил Александр Борисович. – Зрители.
– Зрители-то? А, ну конечно. Зрители здесь одни и те же, – сообразил, наконец, переводчик. – Ну в основном те же. Хотя бывают и новые лица. Видите ли, в последнее время все больше и больше молодых людей...
– Это ясно, – нетерпеливо оборвал переводчика Турецкий. – Но меня больше интересуют постоянные зрители. Завсегдатаи.
– Я понял, понял, – кивнул переводчик, промокая потную шею носовым платком. – И что именно вас интересует?
Александр Борисович достал из кармана фотографию и показал ее переводчику.
– Посмотрите внимательно на этого человека. Вы видели его в зале?
Переводчик взял фотографию, долго ее разглядывал, потом вернул Турецкому и сказал:
– Нет. Не видел.
– Вы в этом уверены?
Переводчик снисходительно улыбнулся.
– Конечно, уверен. Я ведь не слепой.
– Что ж, тогда извините. – Александр Борисович спрятал снимок в карман. – Спасибо за беседу. Всего доброго.
