— Что муж в ее глазах приобретает особую ценность именно в данный период! Согласен?
— Какой же это дурак не согласится быть особо ценным мужем такой красавицы и умницы, как ты?!
Он обнял жену, осторожно прижавшись щекой к ее лицу, отчего она невольно ойкнула:
— Ты колючий! Опять успел обрасти… — И тут же нахмурилась, вспомнив утренний эпизод с зеркальцем.
— Извини… — Турецкий виновато потер свою действительно быстро отраставшую щетину. — Сейчас сбегаю побреюсь, если туалет опять не заперли!
Он глянул на Ирину и, поняв, о чем она подумала, покачал головой:
— Так все хорошо объясняешь, а сама каким-то глупым приметам веришь… Успокойся, Ирка, ничего со мной не случится, еще будешь на моем столетии вспоминать, какой глупышкой была!
Он подмигнул жене и, прихватив лежавшую на ее тумбочке бритву, вышел из палаты.
— Тьфу-тьфу-тьфу! — сказала ему вслед суеверная Ирина. И с внезапной, неведомо откуда объявившейся тоской уставилась в окно, за которым как-то незаметно сделалось темно. Наступила теплая майская ночь не слишком баловавшей москвичей хорошей погодой поздней весны.
2
Тишины и спокойствия, в которых они с женой провели этот вечер, хватило ровно до пяти часов утра, когда чутко спавшего на диванчике Турецкого разбудили едва слышные стоны, доносившиеся из-за приоткрытой двери Ирининой палаты… Позднее он не раз и не два мысленно благодарил Бога за то, что в ту ночь по отделению дежурил сам Зоскин, что случалось редко, исключительно в период отпусков, когда врачей не хватало.
Молниеносно вскочив и влетев в палату, Турецкий наткнулся на испуганные, округлившиеся глаза Ирины. Сидя на кровати, она слегка раскачивалась, обхватив руками живот… Моментально оценив ситуацию, Александр Борисович молча развернулся и помчался в ординаторскую, где спокойно почивал доктор — так же как и дежурная сестричка, задремавшая над книжкой на своем посту.
Спустя полтора часа, когда неожиданно начавшиеся схватки удалось остановить и Ирина Генриховна, вымотанная приступом, уснула прямо под капельницей, Семен Львович, мягко взяв Турецкого под руку, повлек его за собой из процедурной, куда тот, несмотря на робкие протесты врача, все-таки просочился. На пороге Турецкий еще раз обернулся и с жалостью посмотрел на осунувшееся, бледное лицо жены, возле которой хлопотала медсестра. — Пойдемте, Александр Борисович, ко мне, — вздохнул Зоскин. — Поверьте, вы тоже выглядите не лучшим образом, рюмочка коньячка вам просто необходима… У меня имеется армянский, пятизвездочный, хорошей выдержки и не на концентрате разведенный… Словом, настоящий! Вместо взятки благодарный муж презентовал… Пойдемте-пойдемте!
— Хотите, чтобы я на работу с запашком заявился? — слабо улыбнулся Турецкий.
— Вам можно, думаю, ваше начальство это понимает!
Коньяк оказался и правда великолепным. Большой знаток этого благородного напитка, Александр Борисович понял это с первого же глотка и от второй порции не отказался.
— Скажите, Семен Львович, — вздохнув, обратился он к доктору, — неужели мы с Ириной так вот и будем жить на бочке с порохом еще три месяца?..
Зоскин ответил не сразу, задумчиво посмотрев на Турецкого, покачал головой:
— Я лично буду счастлив, если вы, а вместе с вами и я, протянем на этой, как вы сказали, «бочке с порохом» еще месяц… Семимесячных младенцев мы выхаживаем с гарантией, правда с помощью кувез…
— С помощью… чего? — растерялся Турецкий.
— Ну это нечто вроде барокамеры для таких крошек, — улыбнулся доктор. — Знаете, у нас тут недавно вообще уникальный случай был…
— Что за случай? — На данном этапе жизни Александра Борисовича остро интересовало все хоть как-то связанное с вынашиванием младенцев: предскажи ему еще год назад кто-нибудь появление у него данной сферы интересов, «важняк», вероятно, в ответ только бы пальцем у виска покрутил…
— Вы мою коллегу и заместителя Галину Викторовну Журкину знаете? — начал доктор.
— Это такая полная, черноглазая, с громким голосом?
— Она… На некоторых производит впечатление бой-бабы и чуть ли не хамки, как раз из-за голоса: стоит Гале появиться на лестничной клетке, как во всех палатах знают: сегодня дежурит Журкина… На самом деле добрейшей души человек!
— А что за история все-таки?
— А история такая… Осенью, где-то, по-моему, уже в конце октября, некий водитель мусоровоза объезжал ближайшие дома, соответственно загружая свою машину мусором и прочими объедками… Все дома тут с мусоропроводами, а его «карета» — выпуска, наверное, года эдак семьдесят пятого, то есть открытая. Процесс выглядит так: подгоняет он свой мусоровоз к месту вывода мусоропровода, открывает камеру и ждет, пока вся дрянь ссыплется в кузов.
— Кажется, я догадываюсь, что именно ему ссыпалось вместе с мусором, — передернуло Турецкого.
— Не сомневаюсь… — мрачно подтвердил доктор. — Говорят, таких историй по Москве и по России, увы, сотни, если не тысячи… Да, Александр Борисович, именно то самое — завернутый в газеты и, как выяснилось, еще живой младенчик… Слава богу, это был последний мусоропровод, который водитель в тот объезд опорожнял. Мужик стоял рядом, внимательно следил, чтобы не перезагрузиться… Ну и углядел сверток… Остановил процесс, поскольку ему почудилось, что из свертка что-то пищит…
— Черт знает что… — пробормотал Александр Борисович, едва сдержавшись, чтобы не выругаться.
— М-да… Ну мамашу, конечно, быстро вычислили, детали мне неизвестны, но дело не в этом. Водитель помимо жилых домов и наши корпуса обслуживал, про роддом знал. И, обнаружив этот, с позволения сказать, сюрприз, кинулся как ошпаренный вместе с мальчонкой — это был мальчик — сюда… Как раз дежурила Галина… Видели бы вы этого младенчика! Семимесячный по всем признакам, но крошечный, дохленький, скорее на кузнечика похож, чем на ребенка… Никто не верил, что нам удастся его выходить, кроме Журкиной.
— Выходили?.. — с замершим сердцем поинтересовался Турецкий.
— Вы знаете, Галя здесь, возле этого мальчонки, дневала и ночевала, сама ему имя дала — Костиком назвала… Да не просто выходила!.. У ее дочери с мужем детишек по каким-то причинам не было… Словом, уговорила она их этого Костика усыновить, а мы в свою очередь на все педали нажали, все свои связи и знакомства использовали, чтобы ей в этом благородном деле помочь! И сейчас у Галки любимая тема — какой у нее замечательный внучек Костенька растет! А?!
— Ну и ну!.. — Чтобы прокомментировать рассказ доктора, других слов у Александра Борисович не нашлось: а он, дурак, еще подозревал, глядя на Галину Викторовну, эту шумную и, как ему казалось, не в меру резкую врачиху в бесчувственности и чуть ли не хамстве.
— Ну, — продолжил Семен Львович, — а теперь вернемся к нашим баранам… Это я насчет бочки с порохом… За саму Ирину Генриховну вы не волнуйтесь, у нее хорошая конституция, вполне приспособленная и к вынашиванию, и к родам…
— Почему тогда?.. Неужели все дело в возрасте?! — с горечью воскликнул Турецкий.
— И в этом тоже, — кивнул доктор. — Но главное вот здесь… — Он осторожно постучал себя по лбу пальцем. — Подкорка называется… У вашей жены, Александр Борисович, очень своеобразная нервная система, я порой и сам мысленно руками развожу… Как только начинает нервничать — все, весь организм вразнос… А ведь все, что чувствует мать, моментально передается плоду!
— Что же делать?.. — жалобно пробормотал Александр Борисович.
— Не волновать ее, — вздохнул Зоскин. — У нее, знаете ли, беспокойство за вас, я бы сказал, в подсознании сидит… Даже не просто беспокойство — страх. Беременные очень легко зацикливаются на определенных обстоятельствах и людях, такова особенность их психики, которая и после родов будет давать знать о себе еще несколько месяцев. Мы этот период называем периодом лактации: с одной стороны, женщины кормят в это время ребенка, с другой — организм у них активно перестраивается в обратном порядке, возвращаясь в нормальный режим… Словом, я все это к тому, что придется вам
