Эдуарда Николаевича.
– Это еще что такое? – недовольно сказал он. – В доме нельзя носиться сломя голову.
– Она сказала, что вы убили моих родителей!
– Кто?
– Алка!
Он прямо позеленел. Я никогда еще таким его не видел. Он ринулся вниз, прям-таки рыча на ходу.
– С-сволочь! Сука! – орал он, и я услыхал звонкие удары и стоны и еще злобное шипение.
Я уже ничего не понимал, кроме одного. Она сказала правду. Она сказала правду! Эта мысль стучала у меня в висках, пока я сбегал со ступеней крыльца. Пинчер с лаем бросился мне навстречу, я отпрыгнул, и тут меня подхватили чьи-то руки. Это был водила Семен.
– Только тихо, только тихо, – приговаривал он, волоча меня обратно в дом.
Принц стоял на пороге и улыбался, а глаза были красные-красные от злости.
– Сынок, – сказал он, – ты чего это, сынок, неужели ей поверил? Она же сука, тварь подколодная, она же тебя украла у меня, а теперь обмануть хочет, вокруг пальца обвести. Никогда не верь ворам! – заключил он и поднял вверх указательный палец.
Меня отвели наверх, в мою спальню.
Я сидел на кровати, в башке гудело, и я думал только об одном: мамашу с сожителем убили. Надо же, никогда бы не поверил, что эта новость так оглоушит меня. Мамаши больше нет. Я – один на свете.
– Покарауль пока у двери, – услыхал я голос Эдуарда Николаевича. – Пацан восприимчивый, еще сбежит ночью, ищи его потом.
– О чем разговор! – ответил Семен.
Короче, входная дверь была отрезана. Я сидел и думал, как быть дальше. Бежать. Бежать, и никаких гвоздей!
Когда все угомонились и я не слышал больше шорохов, а за окном было темно, как у негра в заднице, я тихонечко приоткрыл дверь спальни и выглянул наружу. Никого. На цыпочках я спустился вниз и направился к двери подвала. Но я шел вовсе не к Алке. Сейчас мне было не до нее. Я все спускался и спускался по ступеням нескончаемой лестницы. Я знал, куда иду.
Вагон метро стоял на прежнем месте. Я попытался открыть дверь в кабину, но дверь была заперта. Когда я представил, что надо возвращаться назад, тихонько пробираться в спальню и укладываться на подушки и перины как ни в чем не бывало, мне стало плохо. Ну, нет, со мной такие штуки не пройдут!
Я спустился на рельсы и шагнул в глубину тоннеля. Я не думал о том, куда выйду. Главное – уйти из этого дома. Навсегда.
Наконец тусклый свет позади окончательно померк и все погрузилось во тьму. Я слышал только собственные шаги и прерывистое дыхание. Меня окутала темнота.
Тот, кто рядом...
Грязнов арестовал олимпийских призеров Емельянова и Цаликова прямо в салоне самолета, еще в воздухе, но уже над территорией России. Впоследствии он неоднократно клялся, что, стань хоть один из них чемпионом Олимпиады, у него бы просто не поднялась рука это сделать.
Болел он за них невероятно. Потом очевидцы рассказывали, что никогда прежде не встречали на стрельбищах таких яростных болельщиков. Там обычно все больше попадаются пожилые угрюмые охотники. Грязнов орал, хлопал, потом достал где-то мегафон, воспользоваться которым ему не позволили. Тем не менее он и без того несколько выбил из колеи соперников Емельянова и Цаликова на траншейном стенде. Не имея возможности вникнуть в суть витиеватых русских выражений, они дрогнули и позволили молодым и наглым русским, которые, мягко говоря, не были фаворитами, уйти в отрыв. Но, к сожалению, на второй, решающий день соревнования выяснилось, что Грязнов элементарно охрип. И Цаликов с Емельяновым тут же начали необъяснимо мазать. Но все же запас прочности был таков, что его хватило на серебряную и бронзовую медали. (Лишь на полдня оторвался он от спортивного зрелища в то утро, когда узнал о взрыве бомбы в Олимпийском парке, – делился своим опытом с фэбээрниками, занимавшимися поисками террориста, подложившего эту проклятую бомбу, убившую одного и ранившую сотню зрителей Олимпиады в Атланте.)
Эти своеобразные обстоятельства помогли ему при первом и последнем допросе, который он начал еще в машине, по дороге в МУР.
Собственно, еще не доехав туда, Грязнов успел выяснить, что гипотеза Турецкого подтвердилась: Емельянов и Цаликов – высокопрофессиональные, но все же исполнители. Манипулировал ими человек со странным прозвищем Терапевт, большой приятель Полякова и несколько меньший – Герата Климова. После соответствующей команды Терапевта они поехали сперва в Сочи, а затем, оказавшись в распоряжении господина Полякова, быстренько сгоняли на Дальний Восток. Причем любопытно то, что Поляков действительно ничего не знал об их сочинском путешествии.
Заключение экспертов-криминалистов о принадлежности следов пальцев на гильзах, обнаруженных Турецким в Мытищах, и об идентификации пороховой гари доконали спортсменов. Терапевта в Атланте не было, и это плюс, сообразил довольный Грязнов. Иначе, если бы я «взял» стрелков прямо у него на глазах, Турецкий бы меня съел живьем.
Не понадобилось особенных умозаключений, чтобы прийти к выводу, что никакого самоубийства не было. Вскрытие показало, что Поляков сначала был задушен во сне, вероятно подушкой, затем уже была проведена имитация повешения. Кстати, откуда в камере взялась веревка, неизвестно.
– Итак, что это, Слава? – говорил Турецкий, немного ободренный заокеанскими и тутошними успехами Грязнова. – Просто месть за убийство Менжеги, учитывая метод убийства, или нечто иное? И кто из пяти сокамерников оказался палачом? Неужели все это время у меня под рукой была какая-то вражеская фигура?!
– Натурально, это похоже на ячейки в камере хранения Полякова, в которые я не догадался заглянуть. Но кто же мог такое предположить?!
– Вот именно, черт побери! Кроме того, именно Поляков сам просил меня посадить его не в одиночку. Значит, первое: Слава, действуй ты, сегодня тебе явно фартит. Выясни, кто из сокамерников был посажен туда после Полякова. И раскручивай, раскручивай так быстро, как ты можешь! Лады?
Не теряя времени, Грязнов живо вышел из кабинета «важняка».
«Ну что нам так не везет! – размышлял Турецкий. – Все время свидетели отрубаются. То Трофимов возле дачи Киряковых застрелил последнего из оставшихся в живых бандитов. То... А кстати, у стопроцентного оптимиста, у него во время расследования, проводимого Турецким в Сочи, были почему-то бесконечные перепады настроения. Так, так. Трофимов – опытный профессионал, – будучи раненным, постоянно вклинивался в допросы. Дальше. Поляков немного замкнулся, когда Трофимов стал его допрашивать. Хм...
Кто-то стрелял по палате Вэллы, считая, что она еще не успела выдать информацию о продаже фирмы Батону. Но кто же?
„Вэлла, – подумал Турецкий. – Она что-то знает о Трофимове?!“
Он позвонил ей, но Вэлла трубку не снимала. Ну мало ли где она, успокоил себя Турецкий. В Москве занятий для приезжих хватает. Потом, опять же конференция у нее. Но какое же касательство имеет к делу Малахова Трофимов?
Если он замазан, тогда действительно понятно, почему на нее больше не покушались. Трофимов-то первый узнал, что Вэлла сказала про Батона и, значит, теперь – безвредна. А месть – это игрушка не для такого расчетливого профессионала... Да нет... Несу хрен знает что! Трофимов! Еще бы решил, что Славка Грязнов! А кстати, он ведь тоже всю дорогу был под рукой...»
В кабинет ворвался Слава Грязнов.
– Саня, плохи дела, докопаться будет трудно. Все пять человек были посажены в эту камеру после Поляка. У тебя на это уйдет несколько дней. – Он положил перед Турецким список.
Турецкий вздохнул и стал медленно читать вслух:
– Конапатьев С. А., Алейников К. Е., Усольцев П. О., Кварацхелия Г. А., Шибанов А. А., Горбунько П. К. За что они там, Слава, ты просмотрел?
– Бегло, – сказал хмурый Грязнов. – Нет связи с нашим делом. Кражи, разбой, хулиганство, мошенничество – рутина.
