– Даже не знаю, что тебе сказать. – Александр Борисович неожиданно погрустнел и слегка ссутулился. И, поколебавшись, продолжил: – Смеяться не будешь?
– Не буду!
– Поверишь, Слав, отродясь никакими дурными предчувствиями не страдал! А в последнее время что-то неспокойно на душе... Вроде бы и никаких видимых причин нет – а неспокойно... Тревога какая-то, что ли... Знаешь какая?
– Какая? – Вячеслав Иванович серьезно вглядывался в лицо друга.
– Ну, как будто выпал такой ясный, солнечный, отличный во всех отношениях день, и потом, к вечеру, когда уже закат, немного жалеешь, что он кончился... Тьфу, не слушай ты меня! – оборвал вдруг себя Турецкий. – Видать, и правда старею, коли так рассопливился!..
– Ничего ты не рассопливился, это у тебя после ранения нервный стресс еще не прошел! – неожиданно выдал Грязнов, только что утверждавший, что в медицине ничего не понимает. Александр такой непоследовательности не выдержал и расхохотался:
– Ну ты даешь! И откуда что взял? Ладно, наплевали, забыли и выпили по второй!
– Давай, но на этом лично я и остановлюсь... Прозит!.. – Он решительно отодвинул от себя опустевшую рюмку и, с некоторым сожалением покосившись на почти полную бутылку, поднялся: – У меня сегодня еще совещание с сотрудниками по одному проклятому делу, которое на контроле у Президента... А Иришке от меня – низкий поклон! Умница она у тебя... Поверишь, такой дивной супруги, как у тебя, за все годы трудового стажа ни у кого не встречал! Ей-богу, кабы не наша дружба, непременно попытался бы ее у тебя отбить!
– Но-но! – Турецкий полушутя-полусерьезно погрозил Славе пальцем: – Смотри у меня, дошутишься... Я, знаешь ли, верю, что в каждой шутке есть доля правды!..
Предмет их обоюдной симпатии к тому моменту, как Александр Борисович (исключительно вовремя!) вернулся в стены родной квартиры, пребывал между тем не в самом лучшем расположении духа. Слегка побледневшее, к тому же отмеченное печатью уныния лицо супруги он отметил сразу же, едва очутившись дома и, соответственно, заглянув по привычке в ее вотчину – на кухню.
– Ирка, – провозгласил он с порога, – я тебе такую историю преинтереснейшую расскажу, что ты... Эй, что с тобой?
Ирина Генриховна жалобно поглядела на мужа:
– Здравствуй, дорогой... Сижу вот и гадаю, чем я могла так ужасно отравиться!
– Отравиться? – Саша озабоченно нахмурился. – И ты, сидючи тут одна, больная и бледная, разумеется, вызвать врача не догадалась? Иришка, ты – пещерный человек!..
– Я не пещерный, – капризно возразила она. – И дело вовсе не во мне, а в Нинке! Мне утром было плохо, рвало даже, но ты, я вижу, слава Богу, жив-здоров и даже сияешь, как новенькая копейка! А Нинка куда-то как сквозь землю провалилась: мобильный не берет и вообще недоступна! Не могла же я одна отравиться, если ем то же, что и вы...
Александр Борисович нахмурился и, вспомнив про свои смутные тревожные ощущения, почувствовал, как у него екнуло сердце:
– Как это – недоступна?! А подружкам ее ты звонила?
Ирина молча кивнула и внезапно всхлипнула:
– А вдруг ей стало плохо и... и она попала в больницу?
– Так... – Турецкий решительно уселся напротив жены, маявшейся своими подозрениями за пустым кухонным столом, и с некоторым усилием заставил себя рассуждать здраво: – Говоришь, тебе было плохо с утра?
– Ну...
– Я всегда говорил, что твоя дурацкая диета тебя до добра не доведет! Отравиться этой гадостью в виде размоченных в воде овсяных хлопьев и двумя листиками какого-нибудь салата ты, Иришка, именно в одиночестве и могла! Слава тебе, господи, что хоть Нинка пока что о фигуре не думает! А ужинали мы вчера все одним и тем же, я, как видишь, действительно жив-здоров и, к слову сказать, голоден, как дикий лев!..
– Ты думаешь... – Ирина Генриховна поглядела на мужа с надеждой. – Но тогда где Нинка? И как можно отравиться хлопьями?
– Отравиться хлопьями твоими как нечего делать! Мало ли что в них могло попасть? А что касается Нинки...
Продолжить он не успел: словно нарочно, именно в этот момент из прихожей и донесся щелчок замка, открываемого снаружи ключом. И Турецкий с удовольствием пронаблюдал, как в глазах его жены вспыхнула искорка облегчения, тут же сменившаяся вначале радостью, а вслед за этим со скоростью, близкой к световой, Ирина Генрихов-на сердито нахмурилась, живо вскочила со стула и к тому моменту, как Нина-Ника объявилась на пороге кухни, Сашина супруга уже находилась в состоянии полной боевой готовности.
– Мам, я есть хо... Ой, ты чего?...
Нина, в первый момент пребывавшая явно в замечательном настроении, широко распахнула в точности такие же, как у Ирины, ярко-голубые очи и замерла на пороге.
– Она еще спрашивает! – Ирина являла собой в эту секунду воплощенное негодование. – Ты где была целых два часа и почему у тебя выключен телефон?!
– Где? – Девочка замялась, но тут же нашлась, очевидно, твердо решив избежать ответа на вопрос. – Телефон у меня разрядился, я не виновата, там батарейка плохая! Если бы вы сразу купили мне новый аппарат, а не этот бэушный, она бы не разряжалась так быстро!
– Стоп! – Александру Борисовичу вдруг сделалось смешно. – Нинка, а ну-ка, кончай вилять хвостом, отвечай, где была! Тебя прежде всего, по-моему, об этом спросили?
Нина недовольно стрельнула в отца глазами, пожала плечиками и неохотно проронила:
– Ну, в кино была... Что – нельзя?
– Можно! – все еще нервно ответила Ирина. – Только предупреждать надо, ясно?
– Погоди, Ирина... – Турецкий сощурился и пристально уставился на дочь: – Лично я не против услышать, с кем ты была в кинотеатре?
– С кем?... С этой... Ну, с Верой...
– Да брось ты! – Ирина Генриховна внезапно успокоилась и, усмехнувшись, села обратно на стул. – Не умеешь врать, значит, и учиться не стоит... С Валерой, что ли, ходили?
Нина отвела глаза и, покраснев, неохотно кивнула. Потом, в точности как несколько секунд назад ее мама, сердито нахмурилась и, копируя ее недовольный тон, поинтересовалась:
– Меня сегодня кормить в этом доме собираются? И вообще, не понимаю: сейчас всего-то, наверное, семь часов, а вы тут панику поднимаете...
– Дело не во времени, а в том, что предупреждать надо! – Ирина Генриховна повернулась к мужу, все еще пристально и пока что молча разглядывавшему собственную дочь, словно впервые увиденную диковинку. – Шурик... Ты бы не мог сам вас обоих покормить? Ужин на плите... Мне, конечно, куда лучше, чем утром, но на еду я все еще смотрю с трудом...
– Конечно, Ириш, иди полежи... Ты хоть какое-нибудь лекарство пила?
– Три раза, – заверила его жена и с облегчением покинула кухню.
– А что случилось? – заинтересовалась Нина. – Мама что, заболела?
Мать на ее памяти всегда была вполне здоровой, а если и подхватывала какую-нибудь простуду или грипп, никогда не жаловалась.
– Немного отравилась, – пояснил Александр, поднимаясь и двигаясь в сторону плиты. – Ничего, к утру будет здорова... Мой руки – и за стол!
– Своей диетой, что ли, отравилась? – живо отреагировала Нина и тут же добавила, на этот раз с отцовскими интонациями: – Так я и знала, что рано или поздно эта гадость, которую мама жует по утрам, ее достанет!
По данному вопросу у отца с дочерью мнение совпадало целиком и полностью. Однако сбить Александра Борисовича Турецкого с мысли, коли уж она у него возникла, пока что еще никому не удавалось.
Дождавшись, когда Нина помоет руки и устроится за столом на своем любимом месте, Саша поставил перед ней тарелку, аккуратно выложил прибор и, убавив огонь под сковородкой, спокойно
