ухмылялся, меряя Женю прищуренными глазами, но в конце концов согласно кивнул и взялся за лопату.
– Мы пойдем в кладовку, – пояснил Колпаков, вернувшись. – Там тепло. Вы не будете замерзать.
Женя вслед за уборщиком вошла через служебный вход. Кладовая, о которой он говорил, располагалась рядом с кухней ресторана, за стеной шумел вентилятор, гремели посудой, громко переговаривались повара, а в кладовой пахло подгоревшим маслом и специями. Колпаков освободил для Жени единственный стул, на котором до того лежала стопка чистых синих халатов, а сам пристроился среди тележек, в которые горничные собирают из номеров грязное белье:
– Хотите, принесу вам чай? Мне дают на кухне, хотите?
– Нет, спасибо. Я отвлеку вас буквально на несколько минут.
– Мне можно теперь долго с вами разговаривать. Серега сказал, что я могу не торопиться.
– Алеша, я очень вас прошу ничего не бояться и сказать мне честно, в тот день, о котором мы с вами уже говорили, когда незнакомый вам человек выбросился из окна, точно, кроме него, больше никого в номере не было?
Колпаков смотрел на нее совершенно влюбленными глазами и, казалось, просто упивался звуком ее голоса, абсолютно не понимая, о чем идет речь.
– Алексей! – Жене ужасно захотелось поводить у него перед носом указательным пальцем, чтобы сфокусировался. – Вы меня слушаете?
– Ага. – Он дважды кивнул, глазные яблоки в противоход голове закатились под верхние веки и выкатились, закатились и выкатились, но зрачки не сдвинулись ни на миллиметр, продолжая сверлить Женину переносицу.
– Вы ведь меня не боитесь?
– Не-а.
– А вообще кого-нибудь боитесь?
Этот вопрос привел его в некоторое замешательство, зрачки сдвинулись с мертвой точки.
– Когда темнота, боюсь.
– Но сейчас светло, бояться вам нечего. вы можете мне сказать, кто еще был в том номере, из которого выбросился человек?
– Вы красивая. Я хочу вам помогать. – Он снова заулыбался, теперь немного виновато. – Скажите, что я должен сказать? Я скажу.
– Нет, Алеша, так будет неправильно.
– А как будет правильно?
– Этот человек, другой человек, который не погиб, который потом вышел из номера и которого вы не могли не видеть, он вам угрожал? Обещал сделать вам что-то плохое?
– Не обещал.
– Он с вами говорил?
– Не говорил.
– Вы можете описать, как он выглядел?
– Не могу.
– Почему?
С каждым новым вопросом он отвечал все тише и тише и все ниже и ниже опускал голову, как будто его уличили в чем-то совершенно вопиющем, и теперь он вынужден признаваться. Он, кажется, готов был расплакаться:
– Я не видел другого человека.
– Колпаков! Ты почему здесь?! – на пороге кладовой выросла менеджер Башкова. – Ты почему не работаешь? А, это снова вы? – Только теперь она заметила Женю.
– Мы, собственно, уже закончили. – Женя поднялась и сунула уборщику пакет со вторым блоком «Мальборо» – не выбрасывать же. – Спасибо, Алеша, идите работать.
Колпаков беспомощно косился то на начальницу, то на Женю.
– Можно еще одно слово? – буквально взмолился он.
Башкова демонстративно отвернулась, но из кладовой не вышла. Уборщик наклонился к самому уху Жени и прошептал, щекоча щеку горячим дыханием:
– Я знаю. Этот человек спрятался под кроватью. И я его не увидел.
– Да, конечно. Спасибо, Алеша.
Он бочком, прижимая к груди пакет, протиснулся мимо Башковой, а та, дождавшись, пока он отойдет достаточно далеко, чтобы не услышать, с укоризной покачала головой:
– Я понимаю, что работа у вас такая, но неужели, по-вашему, сумасшедший лучше расскажет о сумасшедших, чем нормальные люди?
– С чего вы взяли, что погибшие были сумасшедшие? – фыркнула Женя. Ее опыт провалился с треском, а теперь еще выслушивать нравоучения менеджера-психолога? Увольте, ради бога.
– О том, что первый летун был псих, уже всякий знает, – фыркнула в ответ Башкова. – Дело закрыто, и никакие подписки о неразглашении больше не действуют, так что и я в курсе, и все, кому это интересно. А насчет второго?..
– Стоп, погодите, пожалуйста. О чем это таком все знают?
– Как это – о чем?
– О чем же?
Башкова покосилась на Женю с опаской, возможно, и в ней подозревая некоторую тронутость умом.
– Ну, о том, что он заранее готовился, и все такое...
– Кто? Болотников?
– Ну да. Тот, который первым выпрыгнул.
– Как готовился?
– Да вы что?! – взорвалась начальница Колпакова. – Смеетесь надо мной?!
– И в мыслях не было!
– Значит, о том, что ваш Болотников заранее запланировал, когда ему умирать, и ходил к Мещерякову выяснять его график, вы не знаете?
– Да кто такой этот ваш Мещеряков?! – потрясенно спросила Женя.
– Водитель того грузовика, который под окнами 645-го стоит каждое утро где-то с без пятнадцати семь до семи.
– И Болотников лично разговаривал с ним о его графике?
– Ну да. Мещерякову, когда милиция его допросила, сказали вначале помалкивать, держать язык за зубами. Но когда дело закрыли и всем объявили, что самоубийство было, никто ведь ему больше ничего не запрещал, он и рассказал вначале сменщику, тот – девчонкам-горничным, ну а теперь все уже знают...
– Так. Я могу поговорить с этим Мещеряковым?
– Да говорите на здоровье, он, наверное, в гараже сидит, байки травит, ждет конца смены.
– А гараж где?
– Пойдемте, я вас отведу. Только подождите тут, пойду пальто накину.
Через двор они прошли к высоким запертым железным воротам. Башкова забарабанила кулаком во врезанную в ворота железную дверку. Ждать пришлось довольно долго и еще раз стучать, но в конце концов какой-то мужичок в промасленной робе им открыл.
– Мещеряков здесь?
– Виталя! – кликнул мужичок в глубь гаража, но Башкова, отстранив его с дороги, повела Женю внутрь и поманила пальцем сидевшего на корточках у стены с газеткой в руках довольно пожилого товарища. Тот поднялся с видимой неохотой, ему Башкова непосредственным начальником не была, но все же подошел.
– Расскажи нам еще раз про шахматиста, который из окна выпрыгнул, – попросила Башкова.
Женя поддержала:
– Да, пожалуйста.
– Ну, девятого утром он ко мне подошел и спросил, значит, который час, – нехотя начал Мещеряков. – Я сразу понял, что он не того, не совсем нормальный. Сказал, что живет в 645-м, что у него перед рассветом
