— То-то и оно, — кивнул головой Григорий Иванович. — Живете в столице, а какой прок? Никуда не ходите. Я вот был в Москве всего три раза, но театры обошел все до единого. Даже в Большой попал.
— А я там никогда и не был,— признался Грязнов,— Некогда за билетами бегать, а переплачивать в пять раз я не могу.
— Видишь, хоть бы в Ольге у нас приобщился к высокому искусству.
Григорий Иванович снял шапочку, повесил на крючок куртку и, слегка пригладив перед зеркалом волосы и расправив плечи, предстал перед племянником,
— А у нас идет пьеса «Август 91-го» со мной в главной роли. Пользуется, между прочим, большим успехом. Мы ее в Кавалерово возили, в Чугуевку, в Веселый Яр — показывали в зверосовхозе. Так там, — дядя самодовольно ухмыльнулся, — мне преподнесли вот эту шапку.
Он извлек из шкафа красивую норковую шапку и торжественно продемонстрировал ее племяннику. Слава не мог не согласиться, что шапка действительно роскошная.
— Сошла бы и для настоящего Президента, — с гордостью сказал дядя. Он вздохнул. — А я ее еще так и не обновил. Носить-то некуда. Не по Ольге же нашей ходить. Все думаю, вот поеду во Владик, надену.
— Знаешь, дядя Гриша, — осторожно начал Слава, — у тебя, может, и будет возможность поносить эту шапку. Я ведь к тебе по делу. Есть тут одно предложение. Только прошу тебя, это строго между нами. Ты человек военный — про государственную тайну тебе объяснять не надо. Согласишься — хорошо, не согласишься, уговоримся так — никакого разговора между нами и не было. Я просто приехал навестить дядю. Давно не видел, соскучился.
— Да говори, чего там у тебя, не томи?! — нетерпеливо спросил Григорий Иванович, продолжая держать в руках свою роскошную шапку.
3
Слава Грязнов не сомневался в Григории Ивановиче, он ведь хорошо знал своего дядю, который, родись он лет двести назад, непременно бы стал авантюристом. Понимая это, Слава не старался скрыть, что ввязывает родственника в весьма опасное предприятие, которое может кончиться не только покушением на жизнь Григория Ивановича, но и его гибелью.
— И ты думаешь, офицер побоится опасности! — громоподобным голосом воскликнул дядя Гриша. — За кого ты меня принимаешь?!
Он, по всей видимости, уже входил в образ из пьесы «Август 91-го», которую написал сам же в соавторстве с учительницей литературы и журналистом газеты «Победа», выходившей в соседнем районе (Ольгинский район из-за своей малочисленности собственной газеты не имел).
— Хорошо, дядя Гриша, тогда едем сегодня же. У нас каждая минута на счету.
— Что же Зине-то сказать... — растерялся Григорий Иванович и сразу перестал быть похожим на Президента.
— Я сам поговорю с ней, — сказал Слава. — Придется сказать ей, что вы будете выполнять одно важное задание.
— Нет-нет, — махнул рукой Григорий Иванович, — она же в меня мертвой хваткой вопьется, расскажи ей все да доложи. Ты скажи ей лучше, — он задумался, — что вы там в Москве, в милиции, решили художественную самодеятельность продвигать, и меня, значит, в качестве консультанта. Прослышали в столице про наши ольгинские успехи, ну и решили пригласить меня в Москву для укрепления народного театра.
— Ну, уж это как-то... — неуверенно начал Грязнов, — неправдоподобно.
— Очень даже правдоподобно. Я знаю, что говорю, — заявил дядя Гриша и снова стал похож на Президента.
4
Григорий Иванович приосанился, прокашлялся и внезапно громовым, почти трубным голосом начал декламировать:
— О, россияне, весь народ
Восстал решительно и гордо.
Мы защитим наш Белый дом
Бесстрашно, искренне и твердо!
Гэкачеписты, трепещите!
Не покорится вам Москва!
А вы, защитники, крепитесь,
К вам обращаю я слова...
И так далее, всего триста шестьдесят восемь строк, не считая прозаических кусков. И я за одну ночь выучил, — гордо заметил дядя Гриша.
Грязнов хотел что-то сказать, но Григорий Иванович перебил его:
— Это из нашей пьесы, ну ты понял. Монологи в стихах, диалоги в прозе — на Шекспира ориентировались. Да, ты-то небось думал, что там у вас, в этой Ольге, могут сочинить... Ведь думал, да, признавайся? Знаю вас, москвичей, считаете, что кроме как в Москве никто уж и написать ничего не способен.
— Да нет, дядя Гриша... — пробормотал Слава. — Я вовсе...
— Знаю, знаю, не отпирайся. Я вас, москвичей, насквозь вижу, — он самодовольно ухмыльнулся, а потом снова принял ту же важную позу. — А теперь приходит ко мне К., говорит мне: «Вы, как российский Президент, должны думать о своей безопасности. Мы связались с американским посольством. Там все готово, чтобы принять вас. Весь мир за нас». И тут я, Президент свободной России, услышав такое, говорю ему: «Ты говоришь, весь мир за нас. Зачем тогда бежать? А ты подумал о народе? Что скажет он, узнав, что полководец, лидер, бежал? И куда? В американское посольство! Нет, нет. С подобными речами не приходи ко мне!
Слава, которого в данный момент Президент очень даже интересовал, но вовсе не с этой стороны, снова хотел заговорить о деле, но дядя Гриша был настолько упоен своим искусством, что вовсе не желал, чтобы его прерывали — он был готов выступать сколько угодно, раз появился слушатель.
— Ну, тут я немного пропущу. Это мне предлагают по подземному туннелю пройти под Москвой- рекой и выйти к гостинице «Украина» на том берегу... Это почти то же самое, ага, вот что я прочту: обращение к патриарху. Между прочим, слово в слово то, что Сам написал: «Произошло вопиющее беззаконие — группа высокопоставленных коррумпированных партократов совершила антиконституционный государственный переворот. Попрана не только наша государственность, не только встающая на ноги демократия. Попрана свобода нашего гражданского выбора. Над страной нависла тьма беззакония и произвола!!!» — последние слова дядюшка произнес, взмахнув кулаком в воздухе.
Все это почему-то напомнило Славе Грязнову какую-то древнегреческую трагедию, которую он как-то краем глаза видел по телевизору.
— И тут входит Ростропович! — взревел дядюшка.
На счастье Славы, дверь действительно открылась, и на пороге показалась тетя Зина.
— Ну ладно, Президент, раскричался, — ворчливо сказала она. — Сам-то ты на чьей стороне был?
— Язьева я никогда не уважал, — с достоинством парировал удар дядя Гриша.
