— А вот еще одно письмо, на этот раз из города Князева Владимирской области. Нам пишет учительница русского языка и литературы. Да-да, Ирина Владимировна, не удивляйтесь. Между прочим, очень трогательное письмо. Я просто не могу удержаться, чтобы не прочитать его целиком.
— Прочитайте, Эдуард Николаевич.
— «Дорогой Эдуард Николаевич», — ну я от себя добавлю: — и Ирина Владимировна. — «Я очень люблю вашу передачу. Сразу вспоминается лето, которое я провела в Москве. Это был тот год, когда проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я гостила у своей родственницы, и мы познакомились с двумя мальчиками. Звали их очень необычно — Скронц и Пупотя, тогда еще не прошла мода на разные смешные прозвища. Я тогда была скромница (да и осталась такой на всю жизнь) и не смогла признаться Косте (он же Скронц), что влюбилась в него. Он так, конечно, ни о чем и не догадался. А мне он снился затем много лет. Но я не знала ни его адреса, ни фамилии, и все, что у меня осталось, — это старая фотография, на которой изображены все мы.
Я высылаю вам слова той песни, которую мы пели когда-то вместе (помню я, к сожалению, только два куплета)
На улице дождь идет, слякоть бульварная,
Острыми иглами всю душу гнетет,
А девушка милая, в платьице беленьком,
В туфельках беленьких по грязи идет.
И вот вы лежите, больная, голодная,
Туфельки белые стоят возле вас.
Белые туфельки, белое платьице,
Белое личико — словно алмаз.
Вы, наверно, не поверите мне, но я никогда не забывала Костю. Он был такой благородный, умный, добрый, похожий на рыцаря или на мушкетера.
Недавно эта фотография попалась мне на глаза, и я снова все вспомнила. Костя по кличке Скронц или его друзья, если вы слышите меня, отзовитесь. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев».
Успенский еще что-то говорил, затем зазвучала песня, краем уха Турецкий продолжал слушать что-то жалостное о «новых туфельках», которые были куплены богатым купцом. Но радужное настроение испарилось мгновенно, в голове билось только: «Скронц и Пупотя», «Скронц и Пупотя» и еще: «Старая фотография, а на ней — все мы. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев».
Гренки начали подгорать, но очнулся Саша не от запаха. Из прихожей раздалось какое-то настойчивое попискивание. «Пейджер!» — сообразил Турецкий, на ходу вытирая руки, и бросился к куртке, в кармане которой по-прежнему лежало чудо электроники. На экране появилось зловещее сообщение: «Пупок вызывает Скронца».
«Неужели тоже услышали?» — подумал Турецкий.
За один миг он проиграл в голове всю картину: «Есть фотография, где изображены Скронц и Пупотя почти сорок лет назад; давно, конечно, но все же это очень важная нить. Второе: преступники также слышали сообщение по радио, и им оно также показалось важным. Третье: жизнь учительницы русского языка из Князева в опасности».
Что делать?
— А проводили передачу, как всегда, наш бессменный редактор Элеонора Филина... — продолжало нестись из репродуктора.
— И писатель Эдуард Успенский, — эхом подхватил женский голос.
Турецкий подскочил к телефону и стал звонить на радио. Там долго не снимали трубку — воскресенье, черт бы его побрал! Наконец женский голос не очень любезно, но все же без озлобления объяснил, что передача «В нашу гавань заходили корабли» идет в записи и никакого Эдуарда Успенского сейчас на студии нет. Когда же Турецкий попросил дать его домашний телефон, ему значительно менее любезно объяснили, что это не входит в компетенцию радиостанции.
Дальше началась настоящая полоса везения. Турецкому удалось дозвониться до закрытой адресной службы милиции, дежурный сидел там и в выходные и смог сообщить Турецкому интересующий его телефон. Затем оказалось, что Эдуард Николаевич дома и что письмо у него под руками. Так Турецкий выяснил, что учительница русского языка Валентина Андреевна Лисицына проживает в доме номер пятнадцать по улице Алексея Фатьянова.
— Понимаете, — сказал Турецкий, — это очень важная информация. Мы некоторое время назад напали на след преступников с такими кличками, но их никто никогда не видел. Очень может случиться, что они отзовутся и также заинтересуются старой фотографией. Я вас очень прошу, не давайте больше никому этого адреса.
В ответ раздался так хорошо знакомый по радиопередачам насмешливый голос Эдуарда Успенского:
— Вы же не можете по телефону доказать мне, что вы действительно знаменитый Саша Турецкий из прокуратуры. Мне приходится верить вам на слово. А вдруг вы на самом деле и есть этот самый Скронц или Пупотя и не хотите, чтобы адрес попал в руки милиции?
— Разумеется, все может быть, — ответил Турецкий, которому было сейчас совсем не до шуток. — Даже если бы вы увидели меня лично и я предъявил вам свое удостоверение, это и тогда бы не было гарантией того, что я — Турецкий, а не Скронц. Удостоверение может быть и поддельным. Так что как хотите.
— В вашем голосе есть что-то внушающее доверие, — хмыкнул Успенский, — хотя профессиональный мошенник должен как раз очень располагать к себе и выглядеть абсолютно честным, но это я так, между прочим. Я буду нем как рыба, даже если ко мне нагрянут Скронц вместе с Пупотей.
— Спасибо, Эдуард Николаевич, — от всей души поблагодарил его Турецкий.
После этого он позвонил на вокзал и выяснил, что до Князева добираются поездами на Нижний Новгород и он вполне может успеть на «Буревестник», который прибывает в Князев поздно вечером. Это значило, что рано утром Турецкий сможет повидать учительницу.
Турецкий вошел в комнату и стал по возможности тихо собирать все необходимое в дорогу — чистую рубашку, носки, полотенце, зубную щетку.
— Ты куда, Саша? — удивленно спросила Ирина.
— Ирочка, милая, — ответил Турецкий, — мне придется срочно уехать. Сейчас же.
— А как же... Ты же ранен... Я не говорила тебе вчера, но у тебя такой измотанный, уставший вид... Ты гробишь себя, Саша... Мы же договорились, — шептала жена, и ресницы ее мелко-мелко задрожали, а по щеке покатилась слеза.
Это было ужасно. Турецкий чувствовал, что по отношению к своей семье он ведет себя как последний хам, но он помнил, что где-то в неизвестном ему Князеве подвергается смертельной опасности старая учительница, которая знает, кто такие Скронц и Пупотя. И это для него было важнее, чем собственное здоровье, чем тихое воскресенье вместе с семьей, чем даже настроение Ирины.
— Ира, — он посмотрел на часы. У него еще оставалось время, — представь себе, что где-то в другом городе есть старая женщина, которая объявила по радио розыск парня, которого любила когда-то. У нее есть его фотография. А этот парень стал преступником, которого мы ловим и никак не можем поймать.
— Поэтому надо сломя голову к ней ехать, — продолжила Ирина, — раненому, в воскресенье, бросив все, забыв про семью. — Ира еще сдерживалась, но Саша видел, что сейчас она расплачется. Это случалось, хотя и очень редко. — А мы не в счет. Вам непременно нужно поймать его сегодня, а не завтра.
— Я могу остаться, — Турецкий стал снимать пиджак. — Хорошо, давай включай телевизор, будем смотреть «Полосатый рейс» или что вы там хотели... Я буду лежать, поправляться, мне же нужен постельный режим, так ты считаешь? Но если окажется, что учительницу убьют, виновата будешь только ты. Согласна?
— Почему ты уверен, что ее убьют? — шепотом спросила Ирина.
— Думаешь, я один во всей Москве слушал сегодня радио? — спросил Турецкий. — Ну так что, согласна?
