Чем-то смутил. Интересно, кто был этот сухопарый? Нет, Пятибратов не скажет. Интересы клиента и все такое...
Турецкий снова посмотрел в окно.
– Значит, у вас сейчас бум?
– Не то слово. На любой вкус можно место найти. Для настоящих яхтсменов, я имею в виду. Любое течение, любые волны, любой берег. Даже у нас по соседству многие коттеджные поселки обзаводятся собственными яхт-клубами.
Турецкий хмыкнул:
– Может, дойдет до того, что, как в Америке, люди будут в выходные использовать лодку как дачу на воде?
– Были в Америке? – заинтересовался Волков-Пятибратов.
– Не без этого. – Турецкий пошел к выходу и бросил на ходу, копируя интонацию Сухопарого: – Провожать не надо.
Сзади послышался немного растерянно-заискивающий голос:
– Визиточку оставите?
Турецкий, не оборачиваясь, протянул ему квадратик бумаги, и повторилась сцена с Гордеевым. Вол- ков-Пятибратов прочитал вслух:
– «Долгих Петр Петрович». Ни телефона, ни адреса, ничего?
– Вот именно, – величественно подтвердил Турецкий и удалился к поджидавшей его крохотной машинке с рыжей провожатой.
Когда он уже подъезжал к городу и обдумывал, где бы поужинать – ознакомиться с каким-нибудь новым местом или, не мудрствуя лукаво, заказать еду в номер, – позвонил Меркулов и поинтересовался, как дела. Турецкий вздохнул:
– Не стану сообщать хорошие новости, потому что это будет неэтично, а если бы новости были плохими, то это было бы на руку только нашим врагам.
– Иными словами: не дождетесь? – уточнил Константин Дмитриевич.
– В самую точку...
– Ладно, тогда сам звони, – довольно-таки невозмутимо отреагировал Меркулов. – И почту не забывай проверять.
На этом разговор был закончен. Про Агафонова оба не сказали ни слова.
«Странновато как-то, – подумал Турецкий. – Такое чувство, что Костю мой ответ вполне удовлетворил. И про Веснина – ни полслова, и про Тяжлова – ни ползвука. Он меня сюда послал, я же, по сути, развлекаюсь за казенные денежки, сообщаю ему, что ни хрена еще не сделал, а он и бровью не ведет. Когда такое было? Как это понять? С другой стороны, может, Косте все же стало совестно, что он угробил мой отпуск, и потому он ведет себя столь... м-мм... деликатно? Да нет, в интеллигентности Меркулову никогда нельзя было отказать. Тут что-то другое. Другое... Чего он на самом деле хочет? Чего добивается? Так ли ему необходимо найти Веснина?»
В-вжик! Мимо проехал грузовик, в кузове которого лежал маленький изящный катерок...
Но ведь в Москве у Турецкого таких сомнений не было. А теперь вот почему-то появились... Как это «почему-то»?! Да вполне по конкретной причине – потому что результатов на настоящий момент имеется ноль целых ноль десятых. Вот и все «почему-то». И меркуловский тон тут ни при чем. Наверное, у него сейчас в Москве других дел выше крыши, было б странно, если бы иначе...
Стоп! Что он сказал в конце разговора? Не забывай проверять почту. Почту не забывай проверять. Он вообще-то всегда так говорит, но, чем черт не шутит, может, в этом и был смысл звонка?
Турецкий остановил машину. Включил ноутбук, подсоединил к нему мобильный телефон. Подключился к Интернету. Быстро пробежал глазами последние новости (евро падает, доллар растет, украинский премьер делает вид, что подчиняется украинскому президенту, Саакашвили с трибуны ООН требует вывода российских миротворцев; ладно, черт с ними со всеми). Турецкий вошел в свой почтовый ящик. Ну... ну?... Бинго! Есть почта. Увесистое письмецо, предваряемое короткой запиской Меркулова:
Часть третья ПИСЬМА ИЗ НИОТКУДА
Александр Борисович остановился в пяти километрах от города в маленькой шашлычной. Там орудовали приветливые армяне и посетителей, кроме Турецкого и влюбленной парочки, притормозившей на старенькой «Ниве», не было. Турецкий наскоро выпил ледяного кваса (он тут стал настоящим водохлебом, и когда только эта жара закончится?) и снова, теперь уже сверхвнимательно, перечитал письмо Веснина, которое переслал ему Меркулов.
«...Я пишу эту историю в то самое время, когда она происходит. Изо дня в день. Или, вернее, – не будем излишне самонадеянны – из часа в час. Впрочем, мы могли бы попытаться вместить окружающий нас мир в каждую утекающую минуту. Ведь в нашем распоряжении их не так уж и много. Даже самую долгую жизнь можно расчислить в секундах. Попробуйте подсчитать – получите цифру отнюдь не астрономическую, правда, и не особенно ободряющую. Пока я все это пишу, я совершенно не способен предвидеть, чем завершится мое приключение. Не могу я проникнуть и в его смысл. Однако я вправе сделать на сей счет некоторые предположения.
Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно – что, по существу, одно и то же, – чтобы я был способен этот смысл разгадать.
Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс.
Обычно я бывал вовлечен либо в начало, либо в конец цепочки событий. Хотя узнавать, какие плоды принесло собственное усердие, доводилось редко. Это вызывало у меня такую же неудовлетворенность, как современное искусство – новомодные фильмы и книги, состоящие из множества бессвязных эпизодов и заставляющие читателя, напрягая ум, нанизывать описываемые события, как бусы, на ниточку логической последовательности в попытке осмыслить повествование.
Итак, почему я вообще оказался здесь? В ФСБ, в Конторе. Этот вопрос стоит того, чтобы на него ответить. Не из-за денег. Уж точно! Каковыми бы ни были наградные, премиальные и прочие дивиденды, приплюсованные к весьма умеренным зарплатам, они не составят суммы, на которую можно было бы купить приличный автомобиль или квартиру. Не из-за секса – совершенно определенно. Этой работой не покозыряешь в приличном обществе. Так что там еще остается? Ах да! Как насчет славы? Наши провалы всем известны, а наши достижения, наши победы? Вы спасаете мир, ну ладно – страну, ну пусть даже не целую страну, а отдельно взятый город, и что взамен? Смешно, ей-богу. Ваши погоны, ваш мундир вы не можете носить, а ваши награды вы даже не можете взять домой.
Вспоминаю один примечательный диалог. Точнее, даже монолог, произнесенный приватно человеком, который, по сути, и принимал меня когда-то на работу. Этот до крайности усталый человек сказал: «Думаю, перед тем как вы приступите к работе, мне следует вас кое о чем предупредить. И никогда не забывайте об этом. Если вы добьетесь успеха, вряд ли кто станет вас особенно благодарить, но если попадете в беду, никто уж не выручит вас наверняка». Вот так-то.
Итак, наша работа – это не деньги, не секс и не слава. Что же это тогда, черт побери? Кому-то покажется, что ответа нет? Может быть, для кого-то его и нет. Но я знаю ответ. Моя доминанта в этой работе –
Хотя наши теоретики и утверждают, что мотивы, как правило, НЕ ясны, а попытки свести их к каким-то конкретным свойствам человека, например ненависти, патриотизму, легкомыслию, жажде приключений или корыстолюбию, не решают проблему состоятельности или несостоятельности агента. Тем не менее лучшими агентами всегда становились те, кто предлагал обществу свои услуги по идейным убеждениям.
Мой отец был военный, а мать – медицинской сестрой. Дома меня воспитывали строго. Уважай старших, говори правду, смотри людям в глаза, когда говоришь, сиди тихо, не бахвалься, не привлекай к себе внимания. Не делай того, что делают все. Что, все пьют газировку? Ну и что? Дело не в том, что делают все, а в том, что правильно делать тебе. Мне много чего не позволялось. Спорить с матерью – ни боже мой!
