московские пробки запросто решали все вечные вопросы человеческой жизни, безжалостно съедая драгоценное время. Если б еще Господь не учитывал часы, а может, и дни, и месяцы, и даже годы стояния в пробках, как помогает в этом смысле рыбакам, тогда никто б и не жаловался. А так смотришь, как твоя жизнь утекает, и не знаешь, на кого грешить, кому пожаловаться...
«Хорошо, – размышлял он, едучи по Садовому кольцу в сторону Таганки, – искомый Хлебников – гнида. Пусть и с точки зрения Зиги. Но без конкретных, порочащих репутацию фактов будем пока считать сей выпад Веселовского его личным мнением. Ну, а если, как говорится, тогда уж, извините, и разговор другой... Тогда станем раскручивать дяденьку, к которому зачем-то бегают красивые, легкомысленно одетые молодые девушки... Возможно, что вот тогда беспокойство пожилого профессора и найдет под собой веские основания... Но почему именно гнида?.. Или действительно что-то личное? А что, от этой странной публики всякого можно ожидать...»
Филя испокон веку придерживался самой традиционной ориентации и постоянно благодарил судьбу, которая не обнесла его, что называется, во пиру чашею. Но удовольствие от общения с тем же Зигой Веселовским он считал для себя сомнительным, хотя еще Вячеслав Иванович, знакомя и передавая Агееву своего агента, говорил, что тот всегда работал честно и аккуратно, что, в свою очередь, особо важно для самого агента. Но это ж когда было! Да и понятно, что «нетрадиционникам» в советском обществе жилось несладко. А сейчас проблемы геев в стране, похоже, вообще не существует. Напротив, народ уже традиционной ориентации так и рвется в закрытые гей-клубы! И даже солидные организации, как уверяют «знатоки вопроса», на глазах, бывает, «голубеют». Вот где простор для рэкета! Просто поразительно... И криминалу небось немерено!.. Так что тут наверняка придется вносить еще и соответствующую поправку к информации Веселовского. Ну примерно, как ты это делаешь, когда пристреливаешь новое оружие...
От размышлений оторвал телефонный звонок.
– Привет, Кузьмич, – услышал он голос Александра Борисовича. – Ты где конкретно?
– Подбираюсь к Таганке. На Нижегородской буду, если сильно повезет, минут через тридцать. Есть изменения?
– Нинка договорилась о встрече в районе половины четвертого, так что не торопись, времени у тебя навалом. Вряд ли, думаю, они сегодня куда-нибудь отправятся. Для первого дня знакомства рановато. Но видно будет. Если что, ты уж тогда с них не слезай. Надо будет раздвоиться, немедленно звони, я подъеду. Ну а дальше, как договорились, слушай да пиши. Вечерком познакомимся с информацией и обсудим. Или у тебя собственные дела?
– После десяти. По поводу того художника.
– А-а-а, нашел своего бывшего знакомого?
– Точно так.
– И что слышно?
– Про художника? Гнида.
– Во как?! Интересно! Ты уж тогда поплотнее им займись. А запись просто забрось мне по дорожке, я сам послушаю...
Вечером того же дня Нина пожаловалась отцу.
– Слушай, папуля, я думаю, что дальше так дело у нас с тобой не пойдет. Эта твоя дурацкая «прослушка» – «жучок»? «клоп»? как вы их называете? – категорически мне мешает! Я не могу работать, зная, что она лежит у меня в сумочке. Ну будто я какую-то подлость совершаю! Нет, правда, пап! Давай уберем ее? А то я кажусь себе стукачкой... ужасно противное ощущение! Я даже в глаза Юле в какие-то моменты боялась смотреть – вдруг догадается? Это ведь ужасно! Тем более что никаких секретов у нас и не было...
Александр Борисович еще до возвращения дочери домой успел прослушать запись, сделанную Филей Агеевым, и ровным счетом ничего в ней полезного для расследования либо просто интересного для себя в плане постижения характера Юлии не нашел. Тут дочка была, конечно, права. Но ведь суть ее каприза, как понимал Турецкий, в другом. Если ей уже сейчас, когда ничего серьезного не происходит, – просто обычное знакомство! – мешает «жучок», то что будет потом, когда роль прослушивающей техники в плане сбора информации стократно возрастет? Ну, может возрасти? Нинка, что же, так и будет продолжать переживать свою «неискренность»? Вот это и плохо. Значит, она изначально неверно поняла суть своего задания. Ее не «дружбу заводить» с Юлией послали, а попытаться выяснить, что с девушкой происходит. То есть узнать о причинах ее конфликтов с родителями, ну, с дедом и бабкой. Посмотреть, в каких условиях она работает, что делает в свободное время, кто друзья и так далее. Но не более того. И всякие личные Нинкины проблемы к делу никакого отношения иметь не должны. А если ей что-то мешает, то придется сделать так, чтобы эти помехи устранить. Скрыть от нее. Иначе говоря, формально как бы отказаться от прослушивания, а на самом деле не прекращать его ни на миг. В одежде микрофон прятать нельзя, дочь каждый день надевает на себя то, что взбредет ей в голову в последнюю минуту перед выходом из дома, а барахла хватает. Значит, остается все та же сумочка, которую надо каким-то образом передать ненадолго в руки Филиппу, тот мастер прятать «игрушки» подобного рода.
– Другими словами, – пытался объяснить Турецкий жене свою позицию, – если мы не собираемся отказываться от Нинкиной помощи, придется ей, к сожалению, но для пользы дела соврать. И возьмешь на себя эту миссию ты, дорогая. Или мы с тобой попросту выводим дочь из игры. Потому что если она не будет нам помогать, то совершенно определенно может сильно помешать. Увы, такова логика. Думай...
Но вместе с тем другое обстоятельство обрадовало Турецкого, чем он и не преминул также поделиться с женой. Наедине, естественно.
– А наша Нинка-то уже совсем взрослый человек... Ты замечала, что у нее свой, достаточно зрелый взгляд на вещи образовался, на разные события. С одной стороны, вроде бы еще в куклы играть, а с другой – ей уже, оказывается, мешают быть искренней условия игры, продиктованные нами, родителями. Гнетут они ее, видишь ли! Не хочет притворяться! Это у нее уже вполне взрослая реакция. Вероятно, мы зря ей сказали о прослушивании. Но, исходя из собственной практики, да из требований безопасности, в конце концов, могу сказать, что такое ощущение собственного неудобства сохраняется только первое время, и недолго, а потом человек привыкает.
– А разве нельзя обойтись без этой гадости?
– Ира, это не гадость, а суровая необходимость. И мы, к сожалению, не можем рисковать...
Ирина же, как с удивлением увидел Александр Борисович, в данном вопросе полностью разделяла точку зрения дочери.
– Да о каком риске идет речь?! О чем мы вообще говорим?! Права Нина, мне тоже не понравилась эта твоя идея, но я посчитала, что ты, возможно, предложил как бы одноразовый вариант. Для первого знакомства. А постоянно – да ты что, Шуринька?! Я тоже категорически против! Нельзя травмировать психику дочери!
Вот те на! И это называется работать душа в душу?
– Нет, дорогие мои девочки, такой номер у вас не пройдет! Либо мы продолжаем, но в том ключе, о котором говорю я, либо немедленно отказываемся от всяких Нинкиных услуг. Полностью и тоже категорически. И это мое последнее слово!
Александр Борисович не то чтобы открыто возмутился, но твердо высказался в том смысле, что без прикрытия работать дочери не позволит. Каким будет это прикрытие – другой вопрос, но оно обязательно будет. Хотел еще добавить насчет того, что кое-кто, прочитав учебник судебной медицины или прослушав с десяток лекций какого-нибудь доцента, готов возомнить себя крупнейшим специалистом в оперативных разработках. Но... промолчал, хотя и не видел причины скрывать правду. И правильно сделал.
А тут шлея захлестнула Ирину, как говорится, под ее королевскую мантию. Она заявила, что возражает лишь против подслушивания разговоров дочери с Юлией – мало ли какие темы могут найтись у девочек! А сопровождать и наблюдать – это сколько угодно, пожалуйста, кто ж против этого выступать станет?
– Да просто из чисто этических соображений, Шура, ты же ее отец, человек, которого она любит и уважает, и ты не пешка какая-нибудь в юриспруденции, ты – генерал! Нет, Шурик, ты не должен унижать Нину, взрослого человека, сам же только что заявил! А если у девочек вдруг действительно зайдет речь об интимных вещах, как ты потом дочери в глаза смотреть будешь? И что она станет думать обо всех нас, зная
