Она украдкой посмотрела в одно из зеркал. Точно как в каком-нибудь заграничном журнале. Только она какая-то очень бледная... Кошка драная...
13
Ситуация была, если честно, странная: главный редактор газеты, вызвав Мишу Штернфельда для какого-то, как он сам сказал, очень важного разговора, уже минут пять ходил вокруг да около, не решаясь сказать, для чего именно он ему понадобился. Миша, давно известный как максималист, как человек непреклонных убеждений (он даже и внешне был похож на какого-то народовольца- туберкулезника: щеки запавшие, глаза светятся умом и иронией), вприщур смотрел на главного, с которым когда-то, по молодости лет, корешевал, делился самыми заветными мыслями. Да, изменился, изменился человек за эти годы. Когда-то они оба выдавали на-гора материалы о комсомольско-молодежных бригадах, о выполнениях и перевыполнениях, и тогда Сенька (в газете все за глаза звали главного Сенькой или Волыной – по фамилии Волынский) страдал вместе со всеми в курилке на тему: какие бы он выдавал забойные материалы, если бы не проклятая цензура, а сам между тем тайком писал прозу и хотел, чтобы его воспринимали как чеховского интеллигента. Для этого он даже и очки носил со шнурком на дужках – этот свисающий шнурочек создавал видимость, что на носу у него пенсне. Теперь же он лепил совсем другой образ – образ человека делового, обладающего коммерческой хваткой. Сейчас перед Мишей сидел не по сезону загоревший (на недельку смотался в Египет, поохотился в Красном море с аквалангом) целеустремленный деловой человек, на котором ни пенсне, ни очков и в помине не было (интересно, а на самом-то деле нужны они были ему раньше или у него в оправе стояли простые, без диоптрий стекла? Ну что ж, новые времена, новый и имидж).
Вообще-то пора было кончать эти посиделки, сколько Сенька будет еще отнимать у него время! А главное, если вдуматься, что он несет-то! В сущности, все, что Сенька говорил, было если не оскорбительным для Миши, то имело целью задеть его самолюбие. Дело в том, что он, ведущий журналист «Молодежки», был в ней лицом как бы привилегированным – Миша, «золотое перо», сидел на «фиксе», то есть деньги (и немалые) получал, а писал лишь тогда, когда считал, что у него в руках материал, от которого непременно ахнет вся страна. За что, спрашивается, Сенька ему платил такие бабки? Да за то, считал Миша, чтобы он не перекинулся к конкурентам. Последними публикациями Миша сполна отработал все свои авансы: выдал серию сенсационных материалов о положении дел в милиции, причем завершающий, самый нашумевший, был посвящен деятельности Главного управления по борьбе с организованной преступностью (ГУБОП). Управление это возглавлял заместитель министра МВД, личность по-своему легендарная, тот самый Гуськов, который, сидя в своем московском кабинете, не только стал генерал-лейтенантом милиции, но и еще неизвестно за что получил боевой орден Мужества! А между тем только совсем уж ничем не интересующийся человек не знал, что местные УБОПы за время его руководства погрязли в коррупции, что в самом Главном управлении царит взяточничество, что многие высшие чины региональных управлений, войдя в сговор с преступниками, «крышуют» разный законный и незаконный бизнес, за что берут немалую дань. Как раз с легкой руки Гуськова вошла в моду практика применения пресловутых «маски-шоу», когда «хозяйствующие субъекты» задолго до решения судебных тяжб в свою пользу, как следует заплатив кому надо, использовали вооруженных бойцов в масках для захвата предприятий. Эти сюжеты, ставшие притчей во языцех, мелькали по телевизору чуть ли не каждую неделю. То на Урале, то рядом с финской границей, то в самой Москве вооруженные до зубов бравые парни в масках врывались в помещения, клали мордами вниз охрану, а сотрудников ставили лицом к стенке: «Стоять, бояться, деньги не прятать» – и выгружали, арестовывали всю документацию, которую находили в конторе, а также и все иное, что подворачивается под руку, – и компьютеры, и наличность, и любые ценности, а порой и кое-что из собственного имущества сотрудников – ищи потом свищи, шукай свою правду...
Все об этом знали, но, соблюдая какие-то странные приличия, вслух старались на эту тему не говорить. А он, Михаил Штернфельд, осмелился сказать и о том, что руководство ГУБОПа погрязло в коррупции, и о преступном симбиозе с криминалом, и о назначениях на должность за взятки, и о поборах, и о полном беззаконии. И все это – с фактами, с документами, с показаниями очевидцев, которых Миша, естественно, старался не засвечивать – дело было такое... горячее – за лишнее слово могли любого прихлопнуть, как муху. Понимая, что за всем тем беззаконием, о котором он рассказал, стоит либо попустительство, либо прямое покровительство какого-то большого начальства, Миша информаторов своих оберегал старательно, почему-то при этом совсем не думая о себе. То ли по глупости верил, что его как известного журналиста трогать побоятся, то ли не считал нужным чего-либо бояться по идеалистической наивности, по незнанию.
Окунувшись как следует в проблему, он подготовил огромный разворот о ГУБОПе вообще и о Гуськове в частности. О Гуськове – как о человеке, от которого и шли главные коррупционные флюиды. Видать, не зря его наглых подручных, расплодившихся в региональных управлениях, именовали «гусенятами». Деятельность «гусенят» была особенно тлетворна: теперь преступники буквально смеялись честным операм в лицо: «Вы еще только собираетесь на дело, а мы уже все знаем – где, что и как». И это действительно было правдой!..
Так вот, первую статью Семен пропустил, напечатал, а вторую почему-то попридержал и продолжал держать, ожидая неизвестно чего. То ли с кем-то посоветовался, то ли получил чье-то предостережение. Как бы то ни было, а сейчас Сенька, похоже, отыгрывал назад, не хотел больше связываться с опасной темой, только все не мог решиться сказать ему об этом напрямую – как-никак это противоречило идеалам их молодости, старой дружбе, всякой лапше насчет того, что пресса – это четвертая власть, и тому подобной хренотени...
– Ты вот чего, Мишка, ты пойми... Ты гнездо разворошил, и очень, заметь, основательно... скажи, только честно, Миш... Тебе еще не угрожали пока? Не мне тебе объяснять, у них возможностей много – и в подъезде встретят... а то могут к водительским правам придраться... потребуют, к примеру, справку от психиатра, и все. Да мало ли! Мне, между прочим, звонки были... Так что, я считаю, надо пока погодить малость с Гусем и его бражкой... Ты не думай, что я сдрейфил. Это, если хочешь, моя к тебе просьба... И даже не совсем моя, это рекомендация оттуда. – Семен выразительно показал пальцем вверх. – Из Кремля, понял, из администрации президента позвонили, попросили – заметь, попросили! – не шевелить пока милицейских генералов. Они там, в Кремле, сами, мол, хотят разобраться сначала... Что ты на меня так смотришь-то?
Миша давно замечал: водилась за Сенькой этакая вот трусоватая осторожность. То шумит, воюет, показывает, что никого не боится – еще бы, медиа-магнат, богач, в особняке загородном живет, счета в банках имеет, – а нажмут на него как следует – и дрогнет, подожмет лапки... Интеллигент... чеховский!
– Что ты на меня так смотришь? – нервно повторил он, видно читая в Мишкиных глазах что-то для себя очень нелестное.
– А то ты сам не знаешь! – угрюмо буркнул Штернфельд. – Ты еще в отпуск меня отправь! (Про отпуск было сказано не случайно – практиковалось такое в советские времена: убирать с глаз человека, навлекшего на себя высочайшие громы и молнии).
– А что, – добродушно обрадовался Семен, – может, правда в отпуск? Хочешь? Ради бога! Только скажи – я тебе деньжат подкину. Прямо сегодня, хочешь?
– Пошел ты к черту! Обрадовался! Ты чего, Сенька, гениталии-то мне крутишь?! Мы ж с тобой такие старые товарищи, а ты все чего-то тешишь... Товарищи мы с тобой, я надеюсь, или как? – Волынский энергично затряс головой – товарищи, мол, товарищи. – Ну а коли так, то и говори все как есть: запретили, мол, писать о милицейской верхушке, устроили втык... Или чем они тебя там напугали? Пообещали убить? Я тебя в этом случае по крайней мере пойму. Понесу материал в другое место, чтобы тебя не подставлять...
– Дурак! – Редактор выскочил из-за стола, пробежался из угла угол – всегда так делал, когда разговор в его кабинете становился слишком горячим. – Тебе же русским языком сказали: погоди. Никто ничего не запретил, да и запугать нас теперь непросто, согласись... А знаешь что? Если хочешь, считай, что я тебе даю пока другое, новое задание. Не кривись, не кривись! Задание, между прочим, из той же оперы!
– Ага, опера та же, только театр другой, – все так же угрюмо хмыкнул Мишка, решительно вставая, чтобы уйти.
– Да погоди же ты! – с криком отчаяния остановил его редактор. – Как с вами, комсомольскими максималистами, трудно всегда! Театр, я тебе скажу, тот же самый, только любоваться ты будешь не из
