Странное дело: Лена слышала все, понимала, что они говорят о ней, но была словно в каком-то оцепенении – то ли не могла пошевельнуться, то ли страшилась Мастерилы.
– Чего с ней дальше-то? – спросил он. – Утюг, что ли, на пузо?
– Давай приводи ее в чувство, – словно не слыша его предложения, сказала Нюся. – А потом я ей укольчик сделаю, чтобы все сама нам порассказала, без всяких там утюгов.
Сквозь полуприкрытые ресницы она старалась разглядеть этого неизвестно откуда взявшегося мужчину. Он был точно такой же, как те, что тогда ходили к Игорю вместе с Хорьком. Что же это, ужаснулась она, Нюська, подлая, с ним заодно? Она его, выходит, и привела сюда? Но ведь она и сама от него схлопотала! Сама получила по затылку тоже! Ну и что? Он же сказал, что не рассчитал малость – ему бы просто краски на пол налить, а он еще и физической силы не пожалел... для убедительности. Сквозь тянущую боль она вдруг вспомнила, как упорно крутилась вокруг нее в последнее время Нюся, как все выпытывала, не оставил ли Игорь после себя какие-нибудь записи. Вот же оно в чем дело! Лена не знала, зачем могли Нюсе понадобиться эти записи, но мало ли! Теперь-то ей немножко известно, как сильна конкурентная борьба на мебельном рынке... Значит, Нюське, скорее всего, нужен дневник... Увидев, что Хорек надвигается на нее, она плотно-плотно смежила веки. Пусть думает, что она без сознания, может, это хоть на какое-то время ее спасет... Ей было страшно...
– Эй ты, хватит дурочку валять! – сказал Мастерила, склонившись над Леной. – Я ж вижу, что ты прочухалась. – И несильно, но как-то очень обидно шлепнул ее со всего маха сначала по одной щеке, потом по другой. Лена не выдержала, открыла испуганные глаза. – О! Заморгала, – удовлетворенно констатировал Мастерила и повернулся к Нюсе. – Слушай, может, сломать ей для разговорчивости пару ребер? И не смертельно, и для дела польза. Как считаешь?
– Я – за, – сказала вдруг эта подлая Нюся. Правда, тут же уточнила: – Но не сейчас. Сначала дело. Может, она и так все скажет. Давай выйди-ка за дверь, я сама с ней поговорю... по-дружески.
Мастерила пожал плечами, поднял с пола графин и, на ходу присосавшись к его горлышку, отправился на кухню.
– Так, Лена, – с ходу взяла быка за рога Нюся. – Мне нужен Игорев дневник. Я знаю, что он где-то здесь, на даче. Я даже думаю, что тебе известно про тайник. Отдай нам дневник добровольно, и сейчас же все разбежимся, как будто ничего и не было. Наслаждайся Гариковым наследством, считай себя его вдовой. На здоровье. А еще я за это помогу тебе освободить фирму из-под ареста.
– И от искусственного банкротства, – подсказала Лена.
– Да, – охотно кивнула Нюся, – и от банкротства тоже.
– А если нет?
– Если нет?.. Ну что ж, тогда тебе будет очень плохо, очень. Я сама женщина, не людоедка, но прикажу этому, – она кивнула в сторону двери, за которой скрылся Мастерила, – чтобы он тебя взял в работу. Я думаю, изнасилование будет самым легким от него наказанием. Соглашайся, соглашайся...
– Эх ты, – презрительно бросила Лена. – А я-то думала, ты Игоря любишь... ревновала к тебе. А ты, оказывается, просто продажная тварь...
– Кто тварь? Я? – сощурив глаза, спросила Нюся и что есть силы ударила Лену в бок острым носком сапога. – Правда, что ли, тебе, дуре, ребра переломать?.. Эй там, на кухне! – крикнула она Мастериле. – Иди подержи эту институтку, а я ей укольчик сделаю.
– Какой укольчик-то? – уточнил Мастерила – любитель анатомии и всяких научных средств достижения истины.
– Сыворотка правды называется, – ухмыльнулась Нюся, готовя шприц.
– Скополамин, что ли? Надо ж, мороки сколько.
– Зато безотказно.
Так они и толковали над замершей от ужаса и унижения Леной. Но что она могла сделать, попав в грубые руки этого уголовника, если Мастерила был в несколько раз сильнее нее.
– А потом чего? – спросил у Нюси дотошный Мастерила.
– Потом? А запрем ее в подполе, и все дела. Спасут – ее счастье, не спасут – хрен бы с ней. Как смотришь?
– А чего мне смотреть? Она меня видела, она тебя видела – ее мочить надо, и все дела...
«У, пидор гнойный! – неожиданно вспомнила Лена одно из отцовских ругательств. – Вонючий хорек!»
Он отпустил ее, даже как-то оттолкнул от себя, и Лена сразу почувствовала действие укола: на нее навалилась какая-то непроглядная тоска, неудержимо захотелось плакать. И в то же время она чувствовала, что какая-то часть ее души осталась прежней, не тронутой вирусом покорности. «Про тайник говорить нельзя, – сопротивлялась что есть мочи эта часть души. – Нельзя, нельзя, потому что я давала слово Игорю. Господи, как это ужасно, что нельзя плюнуть на все, сдаться и заплакать. Но нельзя, нельзя!» Она вдруг поняла, что совсем плохо помнит, кто такой этот Игорь, но то, что он велел ей молчать, помнила отлично. «Я вот что, – подумала она, – я буду отвечать только на прямые вопросы. Например, на вопрос „Сейчас ночь или день?“ можно ответить двумя способами: или сказать „день“ или сказать „фиг его знает“. И то и то будет правдой. И, руководствуясь этими соображениями, остатками задержавшейся в ней логики, она показала врагам, где тайник, но не сказала, как его открыть, потому что после того, как Мастерила снял доски закрома, он спросил у нее:
– Можешь открыть?
И она честно ответила:
– Нет.
Вот если бы он спросил, где ключ или знает ли она шифр, тогда, наверно, да, она помогла бы им открыть маленький сейф. Но он не спросил...
Безуспешно поковырявшись с металлической дверцей, Мастерила не удержался, сначала ударил ее по лицу, потом очень больно пнул в живот.
Она заплакала от боли и обиды и сказала ему почему-то мужским голосом:
– Пидор ты гнойный, вот ты кто!
– Чего?! – взвился Мастерила, но Нюся властно осадила его:
– А ну прекратили этот тюремный балаган!
Неизвестно, чем бы все это кончилось для Лены, скорее всего очень печально, если бы не пришел в себя Иван Аверьянович. Дело в том, что последние годы он по предписанию врачей сидел на лекарствах, стимулирующих умственную деятельность и борющихся с атеросклерозом. Войдя в контакт со всей этой лечебной химией, Мастерилово снадобье, обычно надолго вводящее человека в состояние ступора, неожиданно изменило свои свойства, сделав деда личностью необычайно деятельной и остро соображающей... Ожив, он для начала запер свой киоск, отыскал пристанционного милиционера и рассказал ему, как всего час с небольшим назад его попытался вырубить какой-то хмырь уголовного вида. Сообщил также, что собирается этого хмыря найти, пока не произошло беды много большей. Ничто сейчас не могло разубедить Ивана Аверьяновича в том, что если не ему самому, то его дому угрожает настоящая опасность.
– Поди, Аверьяныч, проспись, – мягко сказал милиционер. Молодой еще, глупый. – Я, – сказал он, – тебя уважаю как нашего ветерана, но, по-моему, тебе надо отдохнуть. А то ты как этот... ну как его, болгарин-то был, которого зонтиком укололи...Ты давай двигай домой, а если что – позвонишь к нам в отделение, поможем. Только зря не звони, понял? А то ребята обидятся и, хуже того, обозлятся.
...Иван Аверьянович даже возликовал, увидев на подъезде к своему дому две легковушки. Значит, не просто так он заподозрил неладное! Есть еще чутье! Или это Елена приехала осматривать свои владения, а он накрутил тут уже черт-те что?
Подумав, он все же решил не переться в дом напрямую, а осторожненько, не обнаруживая себя, сначала все проверить. Еще на улице он услышал глухо, будто из-под земли доносящиеся крики, вернее, сначала он услышал, как плачет какая-то женщина, а еще двое, мужчина и женщина, орут на эту плачущую:
– Говори, сука, как его открыть!
Крики становились тем слышнее, чем больше он приближался к дому, и наконец Иван Аверьянович сообразил: голоса доносятся скорее всего из его собственного подполья, а плачущая женщина – это,
