– Ну и что? Мало ли кто может быть партнером у бизнесмена с таким объемом сделок, верно? Или, может, это были, к примеру, какие-нибудь рэкетиры, так называемая крыша. Мы же с вами в реальном мире живем, куда денешься...
– Нет-нет, уверяю вас, это я поняла бы. Но он с ними говорил вовсе не как с партнерами или вымогателями, один раз даже довольно грубо выпроводил, только что пинков не надавал... А все равно что-то его с ними связывало... Что-то неуловимое.... Как будто действительно, как вы говорите, у них какие-то общие дела... – Спохватилась: – Вы же не будете использовать мои слова против Игоря, нет? Это просто мои ощущения, понимаете?
– Нет, использовать не буду, уверяю вас. Во всяком случае, против Игоря Кирилловича – не буду...
Фраза получилась двусмысленная, но Лену она, похоже, устроила. Она так благодарно и трогательно посмотрела на меня, что я снова почувствовал прежнее: если уж на ком и жениться, то только на такой вот «сестрице Аленушке»...
– Понимаете, вот вы сказали о двойственности, но он и для меня как бы раздваивался, что ли... Вот знаете, у меня папа... Он сидел, хотя никто об этом не знает, по нему незаметно. Он нормальный, даже культурный человек, а иногда как сказанет, когда вспомнит свой лагерь, даже нехорошо становится. И это все в нем спокойненько уживается – и нормальная жизнь, и лагерь. Вот так и в Игоре это уживалось, все было перемешано: он вроде как и с плохими людьми в контакте был – с одними дружил, с другими враждовал, и артисты среди его знакомых были, и милицейские генералы, можете про это хотя бы в его дневнике прочесть, и стихи мне читал, и боевых товарищей всегда помнил, всегда кому-нибудь помогал...Я его как-то спросила – как он может быть таким раздвоенным, растроенным, как это он может быть ровным и с плохими, и с хорошими. И знаете что он мне сказал? Он сказал, что иначе не выжить – не будь, мол, сладким, чтобы тебя проглотили, и не будь горьким, чтобы тебя выплюнули. И еще сказал фразу, которую я всегда вспоминаю, когда думаю о его смерти. Он сказал: «Не хочешь, чтобы тебя убили – убей сам». И все же я считаю, что он больше был хороший, порядочный человек, чем... Ну понимаете, не могу я поверить в то, что он был уголовником, и никто меня в этом не убедит!
Чем дольше я размышлял об этом деле, тем явственнее у меня возникало ощущение, что мы, «Глория», прикоснулись к чему-то такому, что выходит за пределы наших возможностей. А поняв это, я стал думать, как уговорить дядьку забрать у нас это все больше расползающееся дело в свои профессиональные руки.
«Дядь Слав, – скажу я ему, – заберите вы ради бога с дядей Сашей у меня этот дневник. Там такие вещи, что просто читать страшно, да и не для скромного детективного агентства вся эта заваруха... Я ведь всего-навсего простой частный сыщик, а тут, понимаешь... Генералы, олигархи, члены администрации, черт в ступе и вся их подноготная. Согласись, что вряд ли кто даст мне допрашивать генералов, тем более милицейских. Другое препятствие – это то, что мы уперлись в наркотики, которые поставляет опять же сынок рубоповского генерала, к тому же повязанный с чеченцами. Кто нас к этому сынку подпустит без большой драки? А ведь, между прочим, деньги от продажи этой наркоты идут скорее всего на войну с нами же, с Россией. Так что это дело – либо для ФСБ, либо для Генпрокуратуры».
Я решил посовещаться с Севой Головановым и с Алексеем Петровичем Кротовым – не будет ли этот шаг выглядеть таким образом, будто мы чего-то испугались – трудностей, опасности, траты средств (а их на новое расследование понадобилось бы очень даже немало). Нет, рассудили они трезво, такое серьезное дело нам просто не потянуть. Тут аппарат нужен, государственная мощь...
И я позвонил дяде Славе, Вячеславу Ивановичу Грязнову, начальнику МУРа.
14
Денис оказался совершенно прав: открытые в связи с последними событиями обстоятельства имели последствия, многократно превосходящие возможности частного агентства «Глория». Дело о гибели предпринимателя Разумовского, затребованное в порядке надзора, обрастая в руках Александра Борисовича Турецкого, следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры, все новыми подробностями, неизбежно превращалось в дело о злоупотреблениях должностными полномочиями высших офицеров МВД. К числу упомянутых обстоятельств, изменивших направленность расследования, можно было отнести и признания взятого с поличным Мастерилы, и показания главаря солнцевской ОПГ по кличке Кент, и информацию, исходящую от офицера ФСБ Лазуткиной А. В., ну и, конечно, дневники погибшего Разумовского, которые, по существу, и дали настоящий толчок тому «большому» делу, для которого, собственно, и понадобился Турецкий.
Перед тем как подать служебную записку на имя Генпрокурора, Турецкий долго сидел у Меркулова – советовался, как сделать все лучше. Это были никакие не закулисные интриги, никакой не сговор – просто оба знали, насколько силен министр внутренних дел – силен не как работник, не как личность, а своими связями на самом верху, своими возможностями. Надежно прикрытый высокими покровителями, он, почуяв опасность, мог пойти на что угодно...
– Надо проделать все так, Саша, чтобы комар носа не подточил. Это, между прочим, касается и твоей служебки. Постарайся, чтобы без лишних слов, чтобы сразу в цель, хорошо?
– Ух, не люблю я писанину, Костя!
– Да кто ж ее любит, – засмеялся Константин Дмитриевич. – А без нее – никак. Особенно в таком вот деле. Он же скользкий, как уж, министр-то. Но мы с тобой будем умнее – мы не по нему вдарим, чтобы сразу оказаться на виду, а по его подручным. И ему хвост прищемим, и сами как мишени не успеем обозначиться. Но! Говорю еще раз: все должно быть, как у Клинта Иствуда, у которого, как тебе известно, все на съемочной площадке работает не просто как часы, а как швейцарские часы, понял! На минное поле выходим...
– Так точно, понял. Как швейцарские часы на минном поле! Сейчас пойду, составлю для начала служебную по дневнику, а ты потом посмотришь глазом мастера и заместителя Генпрокурора – все ли получилось как надо. Хорошо?
– Ты мне вот что скажи, – чувствовалось, сомнения все же не оставляли Константина Дмитриевича. – Это не пустышка, как по-твоему?
– Ты что имеешь в виду? Дневник, что ли? Не-ет, Костя! Поверь на слово: если это пустышка, тогда уж и не знаю, что можно назвать подлинным документом!
– Подожди тарахтеть, Саша! Я вот ведь про что: не будет это все воспринято как беллетристика? Доказательства у тебя хоть какие-нибудь есть? Документальные подтверждения?
– Здрасте вам! А следствие-то на что? Проведем следственную работу – все до копеечки и подтвердится. Ну а для начала – то, что есть...
– Ну тогда давай по пунктам рассказывай, чтоб я знал, что именно у тебя есть.
– Есть протоколы допросов главаря ОПГ, того самого Кента, которого взяли ребята. Этот Кент как раз и был организатором ликвидации Разумовского. Он фактически подтвердил, что убийство было осуществлено по заказу генерал-майора Суконцева. Это раз. То же подтверждается показаниями предполагаемого исполнителя, киллера по кличке Мастерила, и агентом ФСБ Лазуткиной.
– Это те двое, что были взяты на даче?
– Точно так-с. Теперь далее...
– Погоди, погоди, – остановил его Меркулов. – Ты говоришь – Суконцев заказчик. Он что – собирался чем-то с ними расплачиваться?
– Он давно с ними в связке, по всему судя. Я так думаю, он знал про то, что группировка Кента занимается поставкой наркотиков, и по сути дела прикрывал их. Но это требует отдельной разработки, пока маловато фактов.
Меркулов удовлетворенно кивнул.
– Хорошо, валяй, что ты там начал насчет «дальше».
– Итак, у нас уже есть материалы об участии генерала Суконцева в наркобизнесе, свидетельства о получении взяток генерал-лейтенантом милиции Гуськовым, о системе обложения поборами частных фирм и банков столичного региона... Чаще всего это делалось с применением шантажа – угроза присылки милицейского спецназа действовала безотказно. Дальше предлагалось внести определенный взнос, пожертвование так сказать, в один из благотворительных фондов, открытых Гуськовым при главном управлении. А уже из фонда деньги растекались по конкретным карманам...
– Отлично. Ну и каковы твои ближайшие следственные действия?
