мужской компании. Она в душе всегда завидовала таким женщинам – ярким, любвеобильным, смачно живущим в свое удовольствие, но завидовала как-то так, умом – каждому, мол, свое. Не завидовать же ей по-настоящему, в самом-то деле!
Она приняла решение так стремительно, что даже не успела толком подумать, куда теперь поедет, знала только, что ей обязательно надо побыть одной, никого не видеть, ни с кем не говорить, ни с кем ничего не обсуждать, не пускать никого в душу ни с советом, ни с сочувствием... И вдруг ее осенило: она не поедет сегодня к родителям в Орехово, она знает, куда поедет, – в Игореву квартиру! Раз сняли арест с фирмы, значит, с квартиры и подавно. А не сняли – не имеет значения, сорвет бумажную ленту, означающую пломбировку, и пусть ей кто-нибудь попробует за это выговорить...
Она удивилась тому, как еще во дворе у нее трепыхнулось сердце – все-таки душа помнила это жилье, даже мечтала о нем...
Лена вошла в холл, поискала глазами охранника – почему-то его не оказалось на привычном рабочем месте. Однако вскоре она расслышала, как из-за перегородки, отделявшей стеклянную скворечню охранников, долетают мужские голоса – один был помоложе, другой принадлежал человеку постарше.
– Что-то ты мне все впариваешь, Федорович, – говорил молодой. – Ну мужика этого жалко, чего говорить. Был наш, офицер, стал вором в законе – судьба сломала, с кем угодно может быть. Ну а с этой-то, со свиристелкой его, чего ты носишься как с писаной торбой? Как будто дочка она тебе...
Лена хотела было уже, не дожидаясь охранника, проскользнуть к лифту, но неодолимое желание дослушать и понять, о чем толкуют эти невидимые люди, заставляло ее оставаться на месте.
– Дочка не дочка, а поставь-ка ты себя на ее место. Ведь ребенок еще, молоденькая совсем, жизнь только начинает, замуж собралась – а он раз, и погибает!
– Ну конечно, стану я теперь каждый раз на место какой-то засранки становиться! – возмутился молодой – Витек, поняла она наконец по голосу. – Этак меня и на самого себя не хватит! Да и вообще – какая тут любовь-то? Захотелось замуж за богатого – и все дела. Ну не вышло. Так это во всем так – когда выходит, а когда и мимо сада. У кого хочешь спроси...
– Дурак ты, – ответил Александр Федорович, – а не лечишься. – Это сказано было вроде бы и шутливо, но в сердцах.
Очень было похоже, что охранники говорят как раз о ней, и если бы это все происходило месяц назад, она бы, наверно, постаралась прошмыгнуть в квартиру незаметно, только и думая: «Боже, какой стыд! Не дай бог, решат, что я подслушиваю!» Но теперь что-то изменилось в ней. Она решительно подошла к конторке охранников, постучала костяшками пальцев по стеклу.
– Эй, вахта! Есть кто!
Тут же из-за перегородки выскочил как ошпаренный Александр Федорович.
– О, Леночка Романовна! Решили вернуться? Ну и молодец, и правильно! Все, можете спокойно подниматься, сегодня специально звонили из милиции, сказали, что арест снят. Я еще удивился – надо же, сами позвонили! Ну, думаю, наверно, новости какие-нибудь по Игорю...
Но она не ответила на его непроизнесенный вопрос, не стала ввязываться в разговор – не хотелось.
– Есть известия, – только и сказала она скупо. – Потом расскажу. А сейчас извините, устала очень...
В квартире все заросло пылью, витал какой-то нежилой дух. Она пошла из комнаты в комнату, раскрывая окна – пусть все проветрится. Вошла в его кабинет, в ту самую «сороковую комнату», постояла, вспоминая. Но разнюниться себе особо не давала. Просто сейчас чайку попьет, книжечку какую-нибудь почитает и в тишине поспит, отойдет от напряжения последних дней.
Но и этой простой ее мечте не суждено было осуществиться. Едва она, попив чаю, переоделась ко сну, как затрезвонил телефон – настойчиво, противно. Пришлось встать.
– Ленка, стерва! – услышала она женский голос, такой пьяный, что Лена не сразу даже поняла, что это Долли. – Что ж ты, сучка, меня одну в этой шарашке бросила?! А впрочем, ладно, – решительно остановила она сама себя. – Я чего звоню-то, подруга. Я ведь у тебя внизу, понимаешь? Поговорить мне с тобой надо, а эти сволочи, ну вахтеры эти ваши, меня не пускают. Они, видите ли, без согласия хозяев гостей пускать не могут. Вот холуи гребаные, скажи, а? – Тут Лене стало слышно, как Долли, видимо забыв про нее, вступила в препирательства с охранником. – Ну ты чего, Витек, в натуре! То глазки на меня пялишь, автограф просишь, а то как будто первый раз видишь! – И опять заговорила с ней: – Лен, ну скажи хоть ты этому уроду, я ему сейчас трубу передам...
– Хорошо, – сказала Лена, подумав, что в этой системе охраны есть, конечно, свои неудобства, но есть и огромные плюсы. Не захоти она сама, и фиг бы Долли к ней прошла. Сказала, услышав наконец голос Витька: – Витя, пропустите, пожалуйста, это действительно ко мне... Как зовут? Долли Ласарина. Да вы что, не видите, она же известная певица, звезда.
– Нам это все равно, – сказал Витя. – Наше дело – чтоб граница на замке.
– Спасибо, – сказала Лена. Но только она повесила трубку, как телефон зазвонил снова.
– Ленка, эти сволочи меня все равно не пускают! – прокричала Долли.
– Слушай, попридержи язык, а то ведь ты его только озлобляешь, охранника-то... Витя, пропустите, пожалуйста.
– Под вашу ответственность, Елена Романовна! – буркнул Витек. – А то вы сказали, что они Долли, а они по паспорту Дарья вовсе. А во-вторых, они пьяные, хоть и артистка. – Чувствовалось, что ситуация доставляет ему удовольствие, почему он и не спешит вешать трубку – ему нужны были свидетели его триумфа. – Проходите, гражданка, – сказал он громко, чтобы слышали они обе – и Лена, и Долли, и добавил, видимо глядя ей вслед: – Деревенская, что ли, как себя ведете.
– Ну зачем вы так, Витя! – мягко укорила его Лена.
– А пусть не выпендривается, – мстительно огрызнулся обычно добродушный Витек. – Не люблю я таких... барынь на вате... Думает, раз я обслуга, мне можно как хочешь хамить, а что сама – пробы ставить негде... – Спохватился. – Извините, Елена Романовна. – И повесил трубку.
Долли явилась в обличье для Лены неожиданном – это была все та же звезда, яркая, в дорогой шубе, сверкающая драгоценностями и в то же время какая-то вся пожухлая, с размазанной от слез тушью...
– Нет, главное, какая сволочь! – сказала она, едва переступив порог. – Он меня столько раз пускал, а теперь только что проституткой не обозвал... – Она бросила шубу в прихожей – именно бросила, даже не попыталась пристроить на вешалку, прошла на кухню, уселась как дома и, положив ногу на ногу, закурила. – Ты чего, правда, что ли, спать ложилась? – спросила она, показав сигаретой на Ленину ночнушку. – Не рада мне, что ли? Ладно, перетерпишь малость. Только дай мне чего-нибудь выпить... – А выпив, вернулась к начатой теме: – Все думают, что я б... Я что – виновата, что звездам положено иметь такой имидж? Я нормальная баба, нормальной ориентации. И хочу того же, что и все – чтоб мужика любить, чтоб, может, даже дети ползали... Хотя нет, про детей не уверена... Дети – бр-р... мороки много... Но я ж не виновата, что не вижу достойных мужиков... Был вот один, да и того... – Она вдруг заплакала. – Это все из-за тебя, из-за сучки паршивой.
Лена побледнела, встала у двери.
– Уходите, пожалуйста, Дарья Валентиновна. Как вам только не стыдно!..
Долли смотрела на нее, словно просыпалась.
– Гм! Стыдно мне! Ты глянь на меня поподробнее, дурочка! Где я, а где стыд. Ладно, прости, это я со зла на тебя налетела. Это не ты, это Нюська сука. Это ж я, гадюка, сама Игорьку ее подсунула, а она его продала! Я-то думала, будет мне потихоньку стучать на него, а она, дурища, сперва в него влюбилась, а потом и предала... когда поняла, что ничего ей не обломится. А то все говорила: «Ах, я сама себе не хозяйка, когда он до меня только дотрагивается, ах, я вся дрожать начинаю...»
– А вы? – угрюмо спросила Лена.
– Что – вы? – не поняла Долли. – А, это? И я тоже... давно...
Лена вдруг заплакала, отворачивая от нее лицо – чтобы не видела. Заплакала и Долли. Поднятая каким-то мощным порывом встала, прижала ее лицо к своей силиконовой груди.
– Бедные мы с тобой, бедные! – Уточнила: – Бабы бедные...
Но Лена по-своему поняла то, что Долли хотела сказать:
– Значит, вы его тоже любили, да?
