самых богатых людей в чеченской диаспоре – а это вам, между прочим, не шуточки. Владелец отеля «Вэрайети Плаза» и черт знает скольких еще гостиниц, заводов, газет, пароходов. Депутат, кстати, Государственной думы... Ну, последнее не обязательно свидетельствует о высоких моральных качествах старшего Алоева. Депутатской неприкосновенности ведь, помнится, президент не отменял?
Гордеев отдавал себе отчет в том, что он ввязывается в опасные игры. Анаболики, околоспортивные махинации, колоссальные деньги и чеченское участие – каждый из этих компонентов сам по себе ничего хорошего не сулил. А прибавьте сюда еще депутата Госдумы в качестве закадрового действующего лица – совсем скверный компот получается... В Гордееве задним числом проснулся инстинкт самосохранения, и он подумал, что напрасно так неосмотрительно подчинился охотничьему азарту и допустил прокол: оставил в гостинице подлинные данные паспорта. А еще с Верой контачил... Не лучше ли было сразу обратиться к следователю? Да нет, само собой, не к печально известному Дмитрию Горохову, у которого и так голова слабо варит, а если сообщить ему алоевские данные, он, чего доброго, от страха штаны обделает. И не к какому-нибудь новому, но неизвестному, способному оказаться причастным к уголовщине или падким на деньги... Но к Сашке Турецкому, спрашивается, почему он не мог сразу пойти?
Не мог, и все. Проводить беспалого до гостиницы было мало: Гордеев не мог его просто так, за здорово живешь, упустить, не разведав, где он и что он. Гордеев бы себе этого не простил! Он бы помер от любопытства!
Устав бродить по комнате и рассуждать, Гордеев прилег на диван напротив телевизора и нажал на кнопку третьей программы: там как раз должны были начаться новости. После новостей, в меру непримечательных, в меру недоговоренных (по крайней мере, таким они видятся осведомленным личностям), тотчас же, без рекламного перерыва, начался французский художественный фильм, и это оказалось кстати, потому что, если вспомнить, Гордеев сейчас отдыхал... Кстати говоря, ведь все полагают, что в данный момент он находится в Подмосковье? Очень хорошо, пусть так и считают. По крайней мере, он сможет в тишине и спокойствии разведать все, что можно, и о старшем Алоеве, и о младшем. Не откладывая дела в долгий ящик, надо съездить завтра с утра к старому другу, тоже юристу – Гордеев знает, к кому он может обратиться, чтобы получить дополнительные сведения о депутате Госдумы. И эти сведения он с легким сердцем передаст Саше Турецкому. Ведь это не в гордеевском характере – бросить дело, не доведя его до конца!
Всю ночь по подоконнику то размеренно стучал дождь, то погромыхивала гроза, а вот утро выдалось славное: освеженное озоном и наполненное солнцем. Солнце колебалось в луже, куда наступил Гордеев, подходя к своей машине. «Опель-корс» пережил ночь без малейших потерь.
– Эй, мужик, – услышал сзади Гордеев, – ты что себе воображаешь? Твоя сигнализация всю ночь завывала, весь двор перебудила на фиг!
Гордеев по инерции обернулся. Заготовленный ответ относительно того, что сигнализация у него дистанционная, а потому перебудить всю округу никак не могла, завывать могла бы исключительно в квартире, но никак не на весь двор, угас в его груди, когда его нос и рот зажала душная тряпица, пропитанная навевающей сны жидкостью. Но, сопротивляясь накрывающей его тьме, Гордеев успел увидеть искаженное, словно снятое объективом «рыбий глаз», небритое кавказское лицо с глазами-сливами и огромнейшим носом... И – отрубился.
Сознание возвращалось к Гордееву медленно, как бы толчками. С первым толчком отлетели прочь тяжелые сны, содержание которых он не мог запомнить, да и не пытался. Вторым толчком было мучительное возвращение в свое тело, отзывавшееся уймой мелких болей. Обнаружилось, что руки и ноги у него стянуты чем-то жестким – скотчем или веревками, до невозможности пошевелить ими, до онемения пальцев, а глаза прикрывает повязка, сквозь плотную ткань которой едва пробиваются искорки света... Что это с ним? Где это он? Что случилось? И тогда третий толчок вбросил Гордеева в прошлое. Нет, не в ближайшее: происшествие во дворе возле машины будто гигантским ластиком стерло из его памяти. Последнее, что он запомнил, был смутный рассвет и дождь за окном, словно враги проникли в его квартиру и захватили его сонного. Но кем, скорее всего, являлись эти враги и какие цели они преследовали, Гордеев моментально вспомнил – и не обрадовался тому, что пришел в себя.
– Очухался, голубчик, – донесся до него извне булькающий голос. То ли его обладатель страдал каким- то заболеванием дыхательных путей, то ли чувства Гордеева, в том числе и слух, неадекватно передавали действительность. – Стонет... Глаза ему открыть?
По всей видимости, булькающему уголовнику подали утвердительный знак, потому что прикрывавшую глаза Гордеева плотную ткань сдернули с его лица, рванув кожу и брови, энергично и больно, словно отрывали присохший к ране бинт. Должно быть, медицинское сравнение, мелькнувшее в еще не совсем здоровом гордеевском мозге, было порождено открывшимся ему зрелищем. Метрах в двух над ним нависал, горбясь, кирпичный свод, с которого свешивалась пыльная голая лампочка, точно в гнилом каземате. А еще ближе, чем свод – в опасной близости, – нависало лицо, прикрытое снизу зеленой повязкой-респиратором, а сверху – зеленой марлевой шапочкой. Фактически оставались на виду только густые брови и серые, пристальные, окруженные морщинами глаза. Выражение серых глаз Гордееву не понравилось. Еще менее ему понравился двадцатиграммовый шприц с внушительной иглой, который сжимала обтянутая резиновой перчаткой рука. На конце иглы дрожала капля лекарства, содержащего в себе непредсказуемые последствия.
Гордеев хотел бы сделать вид, что снова потерял сознание, но знал, что не сможет выглядеть достаточно убедительным в этой роли.
28
Дело явно склонилось в сторону запрещенных – или полузапрещенных – к употреблению лекарственных препаратов, и Турецкий по совету Меркулова обратился в Федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков с просьбой выделить в его бригаду опытного знающего сотрудника. Следствием просьбы явилось то, что уже на следующее утро на пороге его кабинета появился жгучий брюнет с майорскими погонами, открывающий в улыбке желтые, но крепкие, как у грызуна, длинные зубы. Карие, с прищуром, глаза, обаятельный баритон, ухватистая походочка – не то популярный исполнитель одесских песен, не то революционный моряк-анархист. Доложил он о себе, впрочем, безо всякого анархизма, по всей форме:
– Майор Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков Тимофей Зайчик. – И тотчас, доверительно понизив голос, добавил: – Кстати о птичках, то бишь о зайчиках. Вчера наше телевидение показало здорово юмористический мультфильм – о фокуснике, который тянет за уши кролика из шляпы. Тянет-потянет – кролик не поддается. Сильнее тянет – кролик все равно не вылезает: зацепился, видать. Фокусник уже разозлился, рванул со всей силы – и оторвал кролику голову! Фонтан кровищи, публика в обмороке... В общем, смешной мультфильм.
– Гм... да, наверное, – вынужденно согласился Турецкий, который, откровенно признаться, не нашел, что еще сказать.
– Так это я, в общем, к тому, что многие хотели бы оторвать мне голову, но пока что никто этого не добился. На плечах у меня надежный компьютер, и база данных в нем приличная. Ваша проблема в распространителях запрещенных стимуляторов, так я понял?
В эту первую встречу обнаружилась примечательная черта Тимофея Зайчика, которая так сильно воздействовала на окружающих: его чувство юмора. Если соблюдать полную точность, его чувство черного юмора. По любому поводу и без повода майор с милой фамилией Зайчик атаковал сотрудников анекдотами, где фигурировали кровь, увечья и смерть. Когда анекдотов не хватало, шли в дело случаи из служебного опыта, а опыт у Зайчика был богатый и колоритный. Это свойство, в совокупности с полным отсутствием субординации, делали майора довольно-таки невыносимым субъектом. Но его профессионализм и любовь к своему делу вызывали уважение и заставляли считаться с ним. В конце концов, нет человека без недостатков...
Едва на экране компьютера возникли вызванные щелчком мышки фотографии, запечатлевшие распространителей стимуляторов и анаболиков, Зайчик лениво, как что-то, давно набившее оскомину и само собой разумеющееся, начал излагать:
– Это Внуков, бывший героинщик. Задерживался четыре года назад, но распространение ему вменить не удалось, количество обнаруженных у него наркотиков тянуло только на употребление. Волевая, видишь ты, личность, сумел слезть с иглы. Теперь других травит, н-да... Это – Сеня Метелкин, бо-ольшая знаменитость.
