косвенных данных из-за отсутствия достоверной оперативной информации...
Старухина достала сигарету и протянула пачку Турецкому. Он проявил хорошую реакцию: щелкнул зажигалкой, прежде чем она успела достать свою. По выражению ее глаз он понял, что она напряженно думает. Пытается понять, почему Промыслова заинтересовала борьба с наркоманией и почему он выбрал его своим эмиссаром, усмехнулся про себя Турецкий. Не дай бог, она знает о Промыслове-младшем – тогда прощай мой бандитский форс.
– Вас интересуют какие-то конкретные данные?
– Меня интересует ваше мнение как эксперта о Кривенкове и о возглавляемой им структуре.
– Какое именно мнение вас интересует?
– Объективное, Татьяна Викторовна.
Она эффектно переломила сигарету длинными тонкими пальцами и взялась за новую.
Соображает, откуда я взялся на ее голову и что ей со мной делать, прокомментировал про себя Турецкий. Нужно ковать железо.
– Татьяна Викторовна. Я прошу прощения за свою нескромность, но, по-моему, официальная обстановка препятствует нашей беседе.
– Разве у нас с вами фронда, Александр Борисович? Если я правильно разбираюсь, у кого откуда растут ноги в этом городе, вы здесь с официальным визитом.
Фи, мадам! С одной стороны, по-нашему, с другой – грубовато, подумал Турецкий. Может, так оно и лучше... Он окончательно почувствовал себя в своей тарелке и принялся изучать ее декольте.
– Я, между прочим, знакома с вашим Говоровым, – сообщила Старухина доверительно. – Помню, на первых порах, когда мы делали только первые шаги, я с ним встречались несколько раз. После этих встреч наш аналитический центр проработал его сведения и составил довольно интересный отчет. Самому Говорову, конечно, не сказали, чтобы не слишком возгордился и не оторвался от народа. Но с тех пор НБН превратилось в серьезную структуру, а Говоров остался скандальным журналистом, не более. Ну а теперь мы выступаем в разных весовых категориях, я бы даже сказала, в разных видах программы.
– То есть вы стремительно и навсегда ушли в отрыв от народа?
Старухина хрустнула суставами, встала и прошлась туда-сюда, на этот раз она была в юбке, и Турецкий имел удовольствие лицезреть ее ножки. Она подошла к своему месту, оперлась на стол и нависла над ним:
– Александр Борисович! Хватит наводить тень на плетень. Выкладывайте, зачем ко мне пожаловали, и не стесняйтесь, здесь все свои.
Турецкий еще раз внимательно оглядел кабинет, дескать, кто это все? Здесь что, кто-то есть еще?
– А может, мы все-таки перенесем нашу встречу в другое место?
– С удовольствием, да только у меня вечер уже распланирован.
– Ну что ж. Тогда расскажите мне, пожалуйста, о Кривенкове.
– Человек делает свое дело. Вы, как работник прокуратуры, должны прекрасно понимать две вещи. Во- первых, каждый вид преступной деятельности имеет под собой определенную экономическую базу. Наркобизнес – весьма солидную, даже в нашей небогатой стране. И судить о деятельности репрессивного органа, такого, как УНОН или Генпрокуратура, по количеству нерепрессированных – абсолютно неверно. А во-вторых, кругом бардак.
– Татьяна Викторовна! Это все общие слова.
– А что вы, интересно, хотели от меня услышать? Я же не секретный агент. Работает Кривенков не хуже многих, посмотрите лучше на своего очередного шефа. Еще один гигант прокурорского надзора и флагман законности.
Похоже, она меня раскусила, подумал Турецкий. Поняла, что беру ее на понт без единого факта. Пора отступать, пока совсем не засыпался.
– Ну что ж, Татьяна Викторовна, не смею вас больше задерживать. Но надеюсь, что все-таки мы сможем поговорить в другой обстановке более предметно.
– Конечно, Александр Борисович, – дежурно отреагировала она. – Буду рада.
Пока Турецкий шел к двери, ему хотелось стремительно повернуться и посмотреть на выражение ее лица. Хотя она наверняка умеет его менять еще более стремительно. Может, и вправду будет рада... Надо еще раз при случае напрячь Промыслова.
Итак, ничего плохого Старухина о Кривенкове не сказала. А почему? Сама она о наркоманах знает наверняка только из статистических отчетов, то есть ни хрена не знает. А вот знает ли она о том, что Кривенков урод, пока непонятно. Хотя баба все-таки классная.
В голове Турецкого родился гениальный до невозможности план: пройтись вместе с ней по притонам, она, естественно, будет в трансе, под впечатлением выложит все про Кривенкова, а потом для обретения душевного равновесия пожелает слиться с ним (с Турецким, а не с Кривенковым) в экстазе.
24
Выйдя от Старухиной, Турецкий вдруг вспомнил о существовании Вовика. Черт возьми!
В отчетах Дениса о его нынешнем состоянии и самочувствии не упоминалось вовсе. Не дай бог, Грязнов-младший забыл приставить своего человека, и бедный наркоман таки умирает с голоду в заколоченной квартире. Зато, наверное, уже самоизлечился.
Памятуя, что Вовик жаловался на отсутствие в доме сахара, Турецкий забежал в гастроном и купил пачку рафинада – его с пола собирать легче, если вдруг снова рассыплется, и еще купил пива и хлеба.
Снаружи дом никак не изменился: на балконе Вовика по-прежнему телепался ооновский флаг и лежала обваленная ограда, дверь закрыта, стекла целы. Бабулька этажом ниже по-прежнему пестовала своих гигантов, и за прошедшие дни они еще сантиметров на десять выросли. На лавочке у подъезда сидел знакомый Турецкому оперативник из «Глории», в панамке и с газетой. Значит, Денис все-таки не забыл.
– Ну как он там? – спросил Турецкий, подсаживаясь на лавочку и закуривая. – Жив еще?
– Функционирует, – откликнулся оперативник. – Каждые три-четыре часа наведываюсь, проверяю. Правда, сегодня характер шумов несколько изменился. Если бы я тут сутками не торчал, сказал бы, что укололся наш подопечный. Только никто к нему не приходил – это я точно знаю, и сам он из квартиры ни ногой.
– Подробности его биографии выяснили?
– Кое-что. Молчанов Владимир Игоревич, шестьдесят девятого года рождения, холост, родственников в Москве не имеет, сидел за хранение, освободился в девяносто пятом. Ежегодно направляется на принудительное лечение. В девяносто седьмом был госпитализирован с подозрением на шизофрению, но диагноз не подтвердился. Квартира принадлежала двоюродной тетке, которая умерла в девяносто шестом. Соседи от него не в восторге, но ведет он себя преимущественно тихо, так что пока терпят.
– Ладно, поднимусь, проведаю, – сказал Турецкий, – сахарку вот ему купил. Поможешь доски отодрать?
Доски оторвали с большим трудом, все гвозди были на месте – явно до того их никто не трогал. Вовик внутри не подавал особых признаков жизни, по крайней мере, к двери не подошел поинтересоваться, кто его навестил. Сыщики нашли его сидящим у расколотого зеркала. Наркоман голый по пояс делал макияж и напевал что-то негритянско-блюзовое.
– Помочь? – спросил оперативник.
– Нет, на лавочке подожди.
Вовик с отвращением стер с губ ярко-сиреневую помаду и попробовал золотисто-бежевую. Ему, похоже, понравилось. Турецкого он не замечал или игнорировал. На столе лежал одноразовый шприц, жгут и закопченная столовая ложка – не выдержал все-таки. «Важняк» обошел квартиру: окна, балкон, дверь – все в том же состоянии, как они с Денисом оставили четыре дня назад. Как попали наркотики в квартиру – загадка. Разве что они тут и были, а воля Вовика была крепка и непреклонна, а потом вдруг сломалась. Или он в порыве просветления вспомнил о давней заначке?
– Молчанов, ты где дозу взял? – спросил Турецкий. Вовик к тому моменту закончил с лицом и примерял парик, продолжая напевать.
В прошлый раз Турецкий его толком даже не рассмотрел. Если отвлечься от накладных ресниц и помады – обычный парень, среднего роста, тщедушный правда, болезненно бледный, с тонкими узловатыми руками
