Повх Рейнольдс справедливо рассчитал, что тягаться со спецназовцами бесполезно, и потому, поразмыслив, он решил, что террорист, отступающий от швейцарцев, рано или поздно захочет покинуть цех и путь у него будет только один – через заднюю дверь. Бегать в носках по гаревому покрытию было не слишком удобно, но, стойко преодолевая трудности, Повх устремился в обход и почти успел.
Мажидов не глядя шагнул вперед. Рейнольдс увидел, как из проема для грузового лифта вырывается огромное белое облако пыли, в центре которого, размахивая руками, летит человек.
Облако разбилось о массивную железную платформу, и человек упал к ногам Рейнольдса. Повх с пистолетом на изготовку бросился к нему, но, увы, упавший сломал себе шею и главное – это был не террорист.
38
Может быть, немногим из вас довелось испытать подобное ощущение, но могу уверить, что приятного в нем мало. Когда лезвие длиной пятнадцать сантиметров входит в мясо, да еще не куда- нибудь, а под пресловутое «пятое ребро», чувствуешь себя просто отвратительно. И даже не потому, что больно. Просто в этот момент становится по-настоящему страшно.
Впрочем, десятую долю секунды спустя я просто взвыл от боли. Потому что, как вы понимаете, я не стоял как столб, пока эта стерва втыкала в меня невесть откуда взявшийся в ее руках нож. Я моментально сделал вращательное движение, отчего острие изменило направление и, вместо того чтобы проникнуть дальше, скребнуло по ребру и, пройдя наискось, еще раз проткнуло кожу.
Секунды было достаточно, чтобы схватить Зою (теперь я в этом не сомневался) за запястье и вырвать у нее из руки нож. Однако при этом я сделал неловкое движение, и лезвие рассекло мою кожу.
Удогова отшатнулась. Конечно, не от страха. Просто испугалась, что хлынувшая из раны кровь зальет ее тряпки. Женщины всегда думают о своем прикиде – даже если вот-вот случится землетрясение.
– Правильно сделала, что отпрыгнула, – прохрипел я, пытаясь зажать пальцами рану, – кровь плохо отстирывается.
Она только криво улыбнулась и прошипела:
– Для тебя, сучонок, мне тряпок не жалко.
В сущности, положение мое было незавидным. Этот ночной клуб, в который я так опрометчиво приперся, наверняка кишел людьми, готовыми на все по ее команде. Некоторых я уже видел, и ничего хорошего их вид не сулил. А уж кокнуть человека, который сует свой нос куда не надо, вообще милое дело. Ну нет, ребята, этот номер у вас не пройдет. Не на того напали!
Прежде всего, конечно, нужно отрезать ей путь к двери. Кричать она вряд ли будет, а если и будет, то ее никто не услышит: в коридоре, судя по всему, пусто (на мое счастье, она сама приказала всем убраться), а в зале вовсю орет певица. Так орет, что на расстоянии вытянутой руки ничего не слышно.
Удогова рванулась к двери, но я оказался проворнее. Все-таки я не потерял свою физическую подготовку, просиживая штаны в юрконсультации № 10.
– Куда собрались, госпожа Удогова? – ехидно поинтересовался я, становясь между ней и дверью. – А я думал, мы с вами еще поговорим. Вы бы рассказали еще о ваших пристрастиях.
Судя по всему, Удогова шутить была не намерена. И молча, почти не изменив выражения лица, попыталась острым носком своей туфли заехать мне в пах. Расчет ее был верен – правой рукой я придерживал ручку двери, а левой зажимал рану. Поэтому от ее удара я должен был сложиться вдвое, а потом... Потом где-нибудь в подмосковных лесах обнаружили бы мой труп. Невеселая перспектива! Мне, во всяком случае, она совершенно не нравится.
Поэтому я изловчился и схватил Удогову за ногу. Она произнесла гортанное ругательство не по-русски и попыталась вырвать ногу. Это, понятно, у нее не вышло, поэтому ей ничего не оставалось, как прыгать на одной ноге, стараясь удержать равно-весие.
– Ну, Зоя Умалатовна, доставьте же мне удовольствие. Ваши ножки выше всяких похвал!
Я поднял ее ногу выше, так, что ей пришлось изогнуться, чтобы сохранить равновесие.
– Отпусти, – взвизгнула она.
– Я вижу, поза цапли вам не слишком по вкусу. Ну конечно – все-таки любовница главного банкира страны. Но уж простите – я должен принять меры предосторожности.
Судя по выражению ее лица, информация Турецкого оказалась точной.
Я резко крутанул ее щиколотку, и Удогова грохнулась на пол лицом вниз. Быстро наступив коленом ей на спину, я связал ее запястья своим брючным ремнем. Потом, дотянувшись до большого мотка скотча, очень кстати оказавшегося в комнате, я скрутил ее лодыжки и заодно заклеил рот.
– Еще раз прошу прощения, госпожа Удогова.
Она только дико вращала глазами и извивалась всем телом, которое даже в таком нелепом положении оставалось просто образцовым – как у фотомодели. И как у ее сестры. И опять я изумился их необыкновенному сходству.
Однако медлить было нельзя: каждую секунду сюда могли ворваться. Я снял пиджак, рубашку, наскоро заклеил тем же скотчем рану и снова оделся. Если не приглядываться, кровавых пятен можно и не заметить. Благо там, в зале, все мигает, сверкает и кружится. Но вот как пройти мимо секьюрити у входа? Они-то как пить дать заметят кровь.
Вдруг я заметил плащ Удоговой, который она кинула на стул, войдя в комнату. Конечно, он был совершенно женский, со всякими штрипками, пряжками и сборками. Но выбирать было не из чего. Напялив плащ, я решительно взялся за ручку двери.
Увидев, что я собираюсь уходить, Удогова что-то замычала и сделала еще одну безуспешную попытку освободиться.
– Бесполезно, гражданочка, – умерил я ее пыл.
Ах да, чуть не забыл! У нее, по идее, должны быть документы Веры. Если бы мне удалось их унести с собой, можно было праздновать полную победу.
Я открыл сумочку Удоговой и вывалил ее содержимое на стол. Обычная женская дребедень. Пудра, несколько губных помад, сильно смахивающих на патроны для охотничьего ружья. Тушь, тюбик с чем-то, платок, несколько смятых долларовых купюр, пластиковая кредитка. И все. Никаких документов в сумке не оказалось.
Я повернулся к Удоговой. Мне показалось, что она ухмыльнулась. И что теперь прикажете делать? Ясно, что она теперь даже под пыткой не скажет, где они. К тому же пытать женщину, даже если она законченная стерва, не в моих привычках. Да и времени было в обрез.
– Ну ладно. Живи. Но имей в виду...
Что ей следовало иметь в виду, я не договорил. Из коридора послышался какой-то шум. Я прислушался. Женский смех, голоса, звуки шагов. Они сначала приближались, потом оказались совсем близко, а затем стали удаляться – компания прошла мимо.
Я вытер пот со лба и вышел в коридор. Никого. По идее, можно было бы поискать запасной выход, но я боялся наткнуться на кого-нибудь, кого бы заинтересовало, что делает в служебных помещениях ночного клуба «Гамадрилло» странный человек в женском плаще и с дико вращающимися глазными яблоками. Нет, надо пробираться через главный вход.
Я быстро поднялся по узкой лесенке и оказался перед тяжелой дверью, из-за которой доносилась музыка. Не такая громкая, как полчаса назад, когда я спустился сюда, в этот коридор. Я рывком открыл дверь и быстро шмыгнул в зал.
Здесь было темно. Несколько разноцветных прожекторов освещали сцену, на которой стояла певица. Теперь на ней находился патлатый человек в черных очках и пел низким и хриплым голосом на мотив известной музыки из «Крестного отца»: «Зачем Герасим утопил своё Му-му?!»
Наверняка это был профессор Лебединский, о котором с таким восхищением рассказывала моя случайная знакомая.
Народу за эти полчаса поубавилось. Немудрено – на моих часах было около трех ночи. Однако людей все же было достаточно, чтобы затеряться. Я так и сделал. Потихоньку, обходя танцующие пары, я пробрался к выходу. Стены холла были выкрашены матовой черной краской, от которой на душе становилось жутко тоскливо. Кроме того, по углам стояли вырезанные из фанеры и выкрашенные все той же черной краской силуэты большеголовых уродцев, видимо долженствующих изображать танцующих людей. Все это я заметил краем глаза, пока деловой походкой пересекал холл. При этом на лице у меня было
