них – проститутки, работавшие курьерами неосознанно, они просто перевозили контейнеры в своем багаже. Кто-то зарабатывал рак. Несколько человек умерли от облучения.
Наверное, так это и выглядело: Джек сидит за компьютером в своем доме, похожем на черствую буханку, и предрекает конец света.
Оружие массового уничтожения. Джек увлекся им чуть ли не раньше появления самого термина. Он участвовал во всех конференциях, выступал в университетах.
Несколько часов подряд я читал материалы, собранные Сидом, продирался через них, пытаясь уловить суть, опасаясь, что конца-края этому не будет. Что же такое знал Сид, ради чего Джек вынужден был убить его?
Теперь на полу квартиры Максин разлилось бумажное море. Последствия снегопада. Пурга. У меня ум за разум заходил. Заткнись, приказывал я себе, читай. Поторопись.
Я попытался представить, как Сид бережно вырезает заметки из газет, распечатывает статьи из Интернета, сшивает их, сцепляет скрепками, надписывает ярлыки. В его пристанище не было телевизора. Не люблю шума, говорил он. Сид предпочитал те новости, которые можно перечитывать.
После четвертой чашки кофе голова прояснилась, и я поймал себя на мысли, будто читаю дрянной роман. Что-то не срасталось, не сходилось, не состыковывалось, в этой мозаике не хватало кусочка неба.
Я выглянул в окно, на зеленый склон, спускавшийся к Шор-драйв и Белт-парквей. Мимо проезжали машины, несколько лодок покачивались на воде. Изящно выгнулся мост Верразано, тонкий металлический прут, тянущийся над Нэрроуз к Стейтен-Айленду. Максин любила стоять у окна, когда солнце опускалось за мост, «Гвинейский трамплин», так называл этот мост ее дядя в те времена, когда «гвинейцами» презрительно звали итальянцев, а люди были уверены, что с этого моста мафия сбрасывает свои жертвы.
Вода была спокойной, но с Восточного побережья надвигался ураган, снесший Флориду; ураганный сезон выдался самым беспокойным за последние сто лет. Я встревожился за Максин – вдруг крохотный полуостров в Джерси затопит? А она лишь посмеивалась надо мной.
«Это же Нью-Джерси, милый. Тут никогда ничего не случается».
Как бы то ни было, она не желала, чтобы я приехал.
«Не надо, Арти. Не хочу, не сейчас», – сказала она, когда я позвонил ей вчера вечером. Голос Максин был грустным, и я понимал – что-то утрачено.
Что же я искал все эти часы, запершись в квартире Максин?
Я продолжал читать. Бумажная работа никогда мне не нравилась. Я не выносил запаха старых газет еще с московского детства, когда мама пыталась привить мне любовь к библиотекам. В библиотеках сила, Артем, говорила она. Там всегда находилось что-то стоящее, и она давала мне деньги на подкуп библиотекаря, который выдавал из-под полы запрещенную литературу. Однажды я попался. Мне было тринадцать или четырнадцать, мы изучали тоскливую тему, что-то марксистско-ленинистское – трудно поверить, что были такие времена, – а я просматривал роман Филиппа Рота и попался. Пришлось отцу явиться в школу, чтобы забрать меня.
Вечерело. Я и так был на взводе, но поставил еще кофе, дождался, когда вода закипит, выключил музыку, выпил кофе и отыскал в холодильнике несколько черствых пончиков. Съел два, обсыпав рубашку сахарной пудрой.
Пройдя на кухню, я сел на табуретку прямо у окна, чтобы яркий свет не давал мне уснуть.
Передо мной на столе лежали три последние папки. Я раскрыл одну. Страницы желтой тетради были исписаны убористым красивым почерком Сида, словно он упражнялся в каллиграфии.
Таких страниц я не помнил. Я давал их Толе, а он положил обратно? Был там один желтый листок, хрупкий от времени, на нем – столбики русских слов с переводом. Я вспомнил о попытках Максин выучить русский ради меня.
Там были записи об отрочестве Сида, о его встрече с советскими моряками, о поисках одного из этих моряков, Мэлэра, с которым они подружились.
Две страницы были приклеены к обратной стороне «словарика». Сид прятал их. Видимо, вовсе не желал, чтобы кто-то нашел их.
Эти записи на русском всецело посвящались Джеку. Сид словно зашифровал их таким образом. Судя по датам, начинались они со времен первой работы Джека у Сида и велись годы. Год за годом Сид внимательно следил за всем, что делал Джек. Читал его статьи и рубрики, наблюдал его по телевидению. Оценивал выступления. По коже побежали мурашки от такого шпионского упорства.
Должно быть, они общались и по телефону, поскольку там были стенограммы разговоров и указания на пленки с записями. А также блюда из ресторанного меню. Если верить запискам Сида, Джек становился все большим фантазером, параноиком, маньяком и просто психом.
Я снова придвинул к себе папку с газетными заметками Джека: статьи про русских бандитов на Брайтон-Бич дышали мафиозной мистикой, и когда я прочитал два случайных абзаца, в глаза мне бросилось такое, что я расплескал кофе.
Одна статья была о деле, по которому я работал почти десять лет назад, моем первом деле на Брайтон-Бич, когда мне пришлось слетать домой в Москву. Оно касалось контрабанды ядерных веществ, ничего особенного, но зато первое. До него я ни с чем подобным не сталкивался.
В статье упоминались имена – мое, Толи Свердлова. На этом деле я и познакомился с Толей. Я терялся в догадках, откуда Джек пронюхал про нас. Посмотрел на дату. Как он узнал, что я работал по этому делу, почти сразу после его закрытия? Потом, может, он и сумел бы это разведать, но тогда никто не был в курсе.
Может, и его роман с Валентиной Свердловой – не случайное совпадение. Может, его настоящая цель – ее отец. А может, и на мою свадьбу он явился, чтобы подобраться ко мне поближе.
Я встал. Расшифровка русской писанины Сида была нелегкой работой, я начал потеть, и не только от усилий.
По словам Сида, Джек не только искажал хронологию своих статей, но и перевирал исходные данные, так что, если по прошествии времени кто-то решал посмотреть документы, на которых базировались репортажи Джека, все сходило за правду. Такое легко сделать на сайтах, все поправить, чтобы даже скептики были одурачены при проверке, да и кто что проверяет в наши дни? Джека не занимали факты; его занимала идея как таковая, мифология, эпос. Факты интересовали Джека не больше, чем политиканов. Его не беспокоило, правда ли по Ред-Хуку плавает бочка с радиоактивным дерьмом. Ему было важно создать легенды. Да, Джека интересовало лишь создание очередной грандиозной городской легенды: бомба в Нью- Йорке.
Я похлопал по странице, перевернул ее и прочитал еще несколько записок Сида. По его словам, Джек получал средства от правительства. Некие федеральные агентства давали ему деньги налогоплательщиков за выполнение заказов, за проталкивание определенных тем, особенно – ядерной контрабанды. По утверждению Сида, Джек брал эти деньги и под видом новостей выставлял свою радиоактивную пропаганду. Известия о контрабанде ядерных веществ, об опасности «грязной» бомбы становились грозным оружием в правительственном арсенале страха. Сид так и выразился: арсенал страха. Может, чересчур пафосно, но он верил в это. За мзду от правительства, писал он, Джек торгует страхом в розницу.
Я принялся собирать папки, приводить все в порядок, как вдруг пришла мысль: почему Сид держал это при себе? Боялся, что может ошибаться насчет Джека, своего золотого мальчика, почти сына, кого он устроил на работу, наставлял, кому помогал? Он даже посодействовал Джеку с квартирой в Ред- Хуке. Чтобы держать его на коротком поводке? Чтобы лучше его изучить?
Может, Сид чувствовал, что надо все проверить и перепроверить? Может, этот скандал в «Нью-Йорк Таймc» с Джейсоном Блэром, пареньком, который выдумывал свои сюжеты, заставил Сида присмотреться внимательнее? Однако он собирал материалы годами, дополнял их, работал над ними, переписывал, добывал доказательства.
Чем больше я читал, тем очевиднее становилось: Сид помешан на Джеке не меньше, чем на поиске правды. Они оказались связаны. Сид год за годом громоздил свои папки, теряя уверенность, где правда, а где вымысел. Неразлучная пара, вместе они или врозь, – Сид со своими папками и Джек со своими сомнительными сайтами. Я познакомился с ними в один день, на свадьбе Джека, много лет назад.
