мак!
Асмая подошла к Айстису и взяла его за руку, как обычно приглашая на прогулку. И вдруг увидела ожерелье. Она машинально отпустила его руку и замерла, боясь шевельнуться.
— Ой, что это?
Айстис взял ожерелье со стола и надел Асмае на шею, а подвески вложил ей в руки.
И тут случилось то, чего Айстис никак не ожидал. Вместо того чтобы обрадоваться, девушка словно окаменела, а придя в себя, выбежала из мастерской.
— Что ты натворил? — замахал Уван руками. — Зачем ты задел самое сердце Асмаи? Я не предупредил, что подарок девушке, если его преподносит юноша, означает просьбу стать его женой! Ты действительно хочешь жениться на Асмае?
— Не может быть! Я не знал! Где Асмая? Я ей объясню!
Айстис бросился вдогонку, но девушки нигде не было.
— А почему бы тебе не жениться? Вы — удивительная пара, — грустно говорил Уван. — Ты вскоре прославишься своими изделиями… А дома? Вряд ли тебя ждут… Смотри, упустишь счастливую оказию и потом будешь сожалеть всю жизнь!
Уван что-то сказал Хакамду. Тот сначала обрадовался, затем нахмурился.
— Не ругай, Уван, молодого друга, — сказал Хакамд. — Он не знал наших обычаев…
— Да, да, мастер! Он нарушил правила, ибо не знал их… Прости его.
— Вам необходимо уйти. И тебе, Уван. Ты не сможешь привлечь к себе сердце Асмаи. Она предназначена не тебе. С дочерью я позднее поговорю… Я был бы очень счастлив, если бы твой молодой друг остался. Он очень одаренный человек, многого добьется. Асмая любит его… Но ты, Уван, не говори ему об этом.
Вечером Каримай, Акул, Хакамд, его жена, соседи долго, сидели у очага. Почтили дух Олеана. Старики вполголоса спели грустную песню, сопровождая пение игрой на струнном инструменте и маленьком бубне. Затем, не прощаясь, как того требует обычай, когда путешественникам желают счастья в пути, разошлись.
Асмая не показывалась.
Наутро Уван и Айстис встали на восходе солнца и, найдя у порога дорожные сумки, битком набитые продовольствием, вышли из дому. У загона стояли два коня. Никого из жителей деревни не было видно. Возможно, кто-нибудь и следил за их уходом, однако обычай не разрешал выйти из жилища, пока отбывающие не переступят границу земли рода.
Айстис и Уван сели на коней и, не оборачиваясь, медленно отправились в дорогу. Айстису так хотелось обернуться! Может быть, он увидит Асмаю? Но нельзя было снова нарушать обычай…
Путники поехали на юго-запад, оставляя солнце за спиной. Оно поднималось все выше и выше, ярко озаряя поля, по которым удалялись всадники… Поля выглядели необычно. Они были густо усыпаны красным, как кровь, маком. Казалось, будто все кругом полыхает и нескончаемое пламя уходит вдаль, где-то там сливаясь с горизонтом. Даже облака и те полыхали! Огонь стелился по поверхности земли, метался вокруг кустов, стволов деревьев, камней, как бы опаляя каждый клочок песка, каждую полянку, заросшую травой.
Подъехав к обрыву, стали спускаться вниз.
Айстис не удержался и обернулся.
На краю обрыва он увидел Асмаю…
В желтом одеянии, окруженная красными цветами мака, она танцевала тот же танец о птицах, цветах и деревьях, а на ее груди в лучах солнца сверкало изготовленное Айстисом янтарное ожерелье…
Примечания
1
2
3
4
В Карнунт товары доставлялись из Рима.
5
6
В старолитовской мифологии потусторонняя жизнь представлялась большим пастбищем, где души умерших превращены в овец. Те, кто в жизни имел все, стал худой овцой и никак не мог насытиться, а бедняки превратились в жирных овец, пасущихся на прекрасных лугах. Иногда загробная жизнь изображена и как долина, где господствует неимоверная жара. Праведные могут утолить жажду водой, а души преступников не в состоянии до нее дотянуться, хотя и вынуждены носить воду в решете, переливать ее в бездонную посуду.
Балты, как и другие старые племена, боялись умерших, старались выпросить их милость дарами как самим умершим, так и их покровительнице богине Велюне, иначе — Матери могил.
