Солнце садилось за Мызой, когда мы повернули к вересковым полям; значит, время близилось к шести часам; и мой спутник задержался на полчаса — осмотреть получше парк и сады, а может быть, и все поместье, — так что было уже темно, когда мы спешились на мощеном дворе вашей фермы, и ваш бывший товарищ, Джозеф, вышел встретить нас при свете маканой свечи. Скажу к его чести, он это сделал со всей учтивостью. Прежде всего он поднес свой огарок к моему лицу, неодобрительно сощурил глаз, выпятил нижнюю губу и отвернулся. Потом принял обоих коней, отвел их на конюшню и вышел снова, якобы затем, чтобы запереть «внешние ворота», — как будто мы живем в старинном замке!
Хитклиф остался поговорить с ним, а я прошла в кухню — грязную, неприбранную дыру; вы, право, не узнали бы ее, так она изменилась с той поры, как была в вашем ведении. У огня стоял озорной мальчишка крепкого сложения, неопрятно одетый; но глаза его и складка рта напомнили мне Кэтрин.
«Это племянник Эдгара, — подумала я, — значит, некоторым образом и мой; я должна поздороваться с ним за руку и… ну да, поздороваться и поцеловаться. Следует сразу же установить добрые отношения».
Я подошла и, пытаясь поймать его плотный кулачок, сказала:
— Как поживаешь, дружок?
Он ответил выражениями, которых я не поняла.
— Будем друзьями, Гэртон? — снова попробовала я завязать разговор.
Наградой за мою настойчивость были ругань и угроза напустить на меня Удава, если я не отстану.
— Эй, Удав, малыш! — шепнул маленький бездельник, поднимая бульдога, не очень породистого, с его подстилки в углу. — Ну, теперь ты уберешься? — спросил он повелительно.
Мне еще не надоела жизнь, и это побудило меня быть сговорчивей. Я отступила за порог и стала ждать, когда придут другие. Мистера Хитклифа нигде не было видно; а Джозеф, когда я последовала за ним на конюшню и попросила проводить меня в дом, уставился на меня, что-то проворчал и, сморщив нос, ответил:
— Матерь божия! Доводилось ли когда доброму христианину слышать такое! Пищит и стрекочет! Как тут разберешь, что она говорит?
— Я говорю: проводите меня, пожалуйста, в дом! — прокричала я, полагая, что он глух, но все же сильно возмущенная его грубостью.
— Вот еще! Будто мне и делать больше нечего, — ответил он и продолжал свою работу, время от времени наводя на меня фонарь и с величественным презрением разглядывая мое платье и лицо (платье слишком нарядное, но лицо, несомненно, как раз такое унылое, как мог он пожелать).
Я обошла весь двор и, пробравшись через калитку к другому входу, решилась постучаться в надежде, что выйдет более вежливый слуга. Наконец мне отворил высокий, изможденный человек без шейного платка и вообще крайне неряшливый с виду; лицо его тонуло в копне косматых волос, свисавших на плечи; и у него тоже глаза были, точно призрачное подобие глаз Кэтрин, но далеко не такие красивые.
— Что вам нужно здесь? — спросил он угрюмо. — Кто вы?
— Раньше меня звали Изабеллой Линтон, — ответила я. — Мы с вами встречались когда-то, сэр. Недавно я вышла замуж за мистера Хитклифа, и он привез меня сюда — надеюсь, с вашего разрешения.
— Так он вернулся? — спросил пустынник, глядя на меня голодным волком.
— Да, мы только что приехали, — сказала я. — Но он меня оставил у кухонной двери, а когда я хотела войти, ваш сынок вздумал разыграть из себя сторожа и отпугнул меня при помощи бульдога.
— Хорошо, что чертов мерзавец сдержал слово! — проревел мой будущий домохозяин, шаря глазами во мраке позади меня в надежде увидеть Хитклифа; затем он разразился длинным монологом, объясняя с руганью и угрозами, что сделал бы он «с этим дьяволом», если бы тот обманул его.
Я пожалела о своей второй попытке проникнуть в дом и уже почти решилась убежать, пока он не кончил ругаться; но не успела я осуществить свое намерение, как хозяин дома приказал мне войти и, захлопнув за мною дверь, запер ее на засов. В камине жарко горел огонь, но только отсвет его и освещал всю огромную комнату, пол которой сделался тускло-серым; и блестящие когда-то оловянные блюда, от которых я девочкой, бывало, глаз не могла оторвать, тоже потускнели под слоем пыли. Я спросила, нельзя ли мне позвать горничную, чтоб она отвела меня в спальню. Мистер Эрншо не удостоил меня ответом. Он шагал из угла в угол, заложив руки в карманы и, видимо, совсем забыв о моем присутствии; и он, казалось, так ушел в себя и глядел таким мизантропом, что я не решилась снова обеспокоить его.
Вас не удивит, Эллен, что у меня было очень невесело на душе, когда я сидела — не одна, но хуже, чем одна, — у негостеприимного очага и думала о том, что в четырех милях отсюда стоит мой приветливый дом и в нем все, кто мне дорог на свете; но между нами как будто лежал весь Атлантический океан, а не четыре мили — мне их не перейти! Я спрашивала у себя самой: куда мне податься, где искать утешения? И среди всех моих горестей (только упаси вас бог передать это Эдгару или Кэтрин) больше всего меня угнетало — знаете что? Отчаянье, что мне не найти никого, кто мог бы или захотел бы стать моим союзником против Хитклифа! Я почти с радостью ехала на Грозовой Перевал, потому что под его кровом мне не придется быть постоянно один на один с мужем; но Хитклиф знал, среди каких людей нам предстояло жить, и не боялся вмешательства с их стороны.
Я сидела и думала, а время уныло тянулось: пробило восемь часов и девять, а мистер Эрншо все шагал по комнате, уронив голову на грудь, в полном молчании, и только порой у него вырывался стон или злобный возглас. Я прислушивалась, не раздастся ли в доме женский голос, и предавалась бурному раскаянию и мрачным предчувствиям, которые прорвались наконец безудержным рыданием. Я сама не замечала, что горюю так открыто, покуда Эрншо не остановил свой размеренный шаг и, став прямо передо мной, воззрился на меня с проснувшимся вдруг любопытством. Пользуясь его минутным вниманием, я закричала:
— Я устала с дороги, я хочу спать! Где горничная? Проводите меня к ней, раз она не идет ко мне!
— Горничных у нас нет, — ответил он, — вам придется обслуживать себя самой!
— А где мне лечь? — рыдала я. Усталость и горе так меня придавили, что я забыла думать о своем достоинстве.
— Джозеф отведет вас в комнату Хитклифа, — сказал он. — Отворите эту дверь, он там.
Я уже было пошла, когда вдруг он остановил меня и добавил очень странным тоном:
— Заприте, пожалуйста, вашу дверь на ключ и на задвижку. Не забудьте!
— Хорошо! — сказала я. — Но зачем, мистер Эрншо?
Меня не слишком прельщала мысль добровольно запереться с Хитклифом.
— Вот, смотрите! — сказал он в ответ, вытаскивая из жилетного кармана необычайного вида пистолет с прилаженным к стволу обоюдоострым складным ножом. — Это великий искуситель для отчаянного человека, правда? Я не могу устоять, и каждую ночь поднимаюсь с этой штукой наверх и пробую его дверь. Если однажды я найду ее открытой, ему конец! Я это делаю неизменно… Хоть каждый раз я за минуту перед тем перебираю сотню доводов, которые должны бы меня остановить, какой-то дьявол толкает меня махнуть на свои штаны и убить врага. Борись не борись с этим дьяволом, а наступит час, и вся рать ангелов небесных не спасет вашего Хитклифа!
Я с интересом разглядывала пистолет. Отвратительная мысль возникла у меня: как я буду сильна, если завладею этим оружием! Я взяла его в руки и потрогала лезвие. Эрншо, удивленный, следил за выражением, отражавшимся короткую минуту на моем лице: то был не ужас, то была зависть. Он ревниво выхватил у меня пистолет, закрыл нож и снова спрятал оружие на груди.
— Можете ему рассказать, мне все равно, — заявил он. — Предостерегите его, охраняйте. Вы, я вижу, знаете, в каких мы с ним отношениях: грозящая ему опасность вас не потрясла.
— Что сделал вам Хитклиф? — спросила я. — Какую нанес он вам обиду, что заслужил такую ненависть? Не разумней ли было бы предложить ему съехать?
— Нет! — прогремел Эрншо. — Пусть он только заикнется о том, чтоб оставить меня, и он — мертв. Уговорите его это сделать, и вы — его убийца! Что ж, неужели я должен потерять
Вы мне рассказывали, Эллен, про обычаи вашего прежнего господина. Он явно на грани сумасшествия:
