Мадам Перикан смотрела, как они едят, не прикасаясь к поданным на стол блюдам, соблазнительным и аппетитным, несмотря на трудные военные времена – в обширных кладовых ее матушки было сделано немало запасов, как только стало известно об объявлении войны.
Мадам Кракан, прикрыв белоснежной салфеткой обширную грудь, справлялась с третьим гренком, намазанным сливочным маслом, чувствуя, что желудок, скорее всего, с ним не справится; смущал ее и холодный пристальный взгляд дочери. Время от времени она прекращала жевать и боязливо поглядывала на мадам Перикан.
– Уж и не знаю, зачем я все ем, Шарлотта, – говорила она, – ведь чувствую, больше не влезет.
Мадам Перикан отвечала с убийственной иронией:
– Нам всем приходится совершать над собой усилия.
И поставила перед матерью полный кувшин шоколада.
– Налей мне еще полчашечки, Шарлотта, но только прошу тебя, ровно полчашечки.
– А вы знаете, что я наливаю вам уже в третий раз?
На мадам Кракан, похоже, внезапно напала глухота.
– Конечно, – проговорила она, покачивая головой, – ты, конечно, права, Шарлотта, когда говоришь, что надо как следует подкрепить свои силы перед печальной церемонией. – И со вздохом принялась за пенистый шоколад.
В дверь позвонили, и слуга принес пакет мадам Перикан. В пакете лежали фотографии Филиппа и Юбера. Она посылала сделать для них рамки. Мадам Перикан долго смотрела на портреты, потом встала из-за стола и поставила их на консоль, отошла на несколько шагов, оценила, как они смотрятся, и отправилась к себе в спальню за розетками из черного крепа и трехцветными бантами. Бантами и розетками она украсила портреты сыновей. Няня, стоявшая на пороге столовой с Эммануэлем на руках, всхлипнула. Жаклин и Бернар заплакали вслед за ней. Мадам Перикан взяла своих детей за руки, помогла им встать и подвела к консоли с портретами.
– Милые мои, посмотрите внимательно на ваших старших братьев. Попросите Боженьку, чтобы помог вам быть похожими на них. Постарайтесь быть такими же, как они, послушными, исполнительными, старательными. Ваши братья были такими хорошими детьми, – произнесла мадам Перикан сдавленным от горя голосом, – что я не удивляюсь – Бог захотел вознаградить их и увенчал пальмовой ветвью мученичества. Не плачьте, они рядом с добрым Боженькой, они видят нас, они нам помогают. Они встретят нас на небесах, а пока мы здесь, на земле, мы можем ими гордиться как христиане и как французы.
Теперь уже плакали все; даже мадам Кракан отставила шоколад и дрожащей рукой искала носовой платок. Филипп на портрете был как живой и смотрел, как при жизни, ясным глубоким взглядом. Казалось, он смотрит на близких снисходительно, любовно, улыбаясь ласковой улыбкой, которая иной раз у него появлялась.
– И не забывайте в ваших молитвах тех несчастных детей, что погибли вместе с ним, – закончила мадам Перикан.
– Может быть, они не все погибли?
– Вполне возможно, – рассеянно отозвалась мадам Перикан. – Да, все возможно… Бедняжки… Но с другой стороны, приют – такая тяжкая ноша, – прибавила она, и ее мысли вернулись к завещанию свекра.
Мадам Кракан отерла глаза.
– Милый Юбер… такой добряк, такой шутник. Помню, однажды, когда вы у меня гостили, я как-то после завтрака задремала в гостиной, а наш плутишка спустил с люстры липучку для мух прямо мне на голову. Я проснулась и как закричу. В тот день ему хорошенько досталось от тебя, Шарлотта.
– Не помню, – сухо отозвалась дочь. – Допивайте ваш шоколад, мама, и поторопимся. Коляска уже ждет внизу. Скоро десять.
Они спустились вниз на улицу: первой бабушка – тучная, с одышкой, опираясь на палку, за ней – мадам Перикан, вся в черном крепе, под черной длинной вуалью, следом – двое детей, тоже в трауре, Эммануэль весь в белом и несколько слуг в черном. Экипаж уже ожидал их, кучер спустился с козел, взялся за ручку дверцы, собираясь ее открыть, как вдруг Эммануэль протянул пухленький пальчик и, указывая в толпу, сказал:
– Юбер, Юбер!
Нянька машинально повернула голову, посмотрела туда, куда указывал Эммануэль, побледнела и сдавленно вскрикнула:
– Иисус! Пресвятая Дева Мария!
Всхлип, похожий на хрип, сорвался с губ матери, она отбросила назад траурную вуаль, шагнула к Юберу и, лишившись сознания, упала бы на тротуар, если бы кучер не подался вперед и не подхватил ее.
В самом деле, сквозь толпу пробирался Юбер, взлохмаченный, розовощекий, загорелый, похожий на спелый нектарин, и улыбался до ушей большим красногубым ртом. Он был без вещей, без велосипеда и без единой царапины.
– Привет, мам! Привет, ба! Все здоровы?
– Ты? Это ты? Ты жив! – смеясь и плача, повторяла мадам Кракан. – Голубчик мой, Юбер, я знала, что ты уцелеешь. Не такой ты у нас простак, чтобы погибнуть ни за что ни про что.
Мадам Перикан пришла в сознание.
– Юбер! Неужели ты? – спросила она потухшим голосом.
Счастливый Юбер почувствовал некоторое смущение от подобной встречи. Он приблизился к матери, подставил щеку, и она поцеловала его, хорошенько не понимая сама, что делает. Юбер стоял, переминаясь с ноги на ногу, словно принес из лицея ноль по латинскому переводу.
Мадам Перикан выдохнула «Юбер», бросилась ему на шею, прижала к себе, покрывая поцелуями и обливая слезами. Вокруг них толпились растроганные прохожие. Юбер в растерянности и смущении хлопал мадам Перикан по спине, как будто кусок застрял у нее в горле.
– Не ждали меня?
Она отрицательно покачала головой.
– Вы собрались куда-то идти?
– Мой бедный мальчик, мы собрались идти в собор молиться за упокой твоей души!
Юбер выпустил мать из объятий.
– Серьезно?
– Скажи мне, где же ты был? Что ты делал эти два месяца? Нам сообщили, что ты убит под Муленом.
– Вы же видите, что это неправда, раз я здесь.
– Но ты ведь убежал, чтобы участвовать в сражении?! Не лги мне, Юбер! Ты впутался в это дело, дурачок! А велосипед? Где твой велосипед?
– Потерял.
– Ну конечно! С ума можно сойти от этого мальчишки! Говори же, рассказывай, где ты был?!
– Пробивался к вам.
– Лучше бы ты не отставал от нас, – сурово заявила мадам Перикан. – Твой отец обрадуется, узнав, что ты жив, – прибавила она разбитым голосом. И тут же опять расплакалась и принялась целовать сына.
Однако время не стояло на месте, мадам Перикан вытерла глаза, но слезы все текли и текли.
– Поднимемся, тебе нужно умыться. Ты, наверное, голоден?
– Нет, спасибо, я очень плотно позавтракал.
– Возьми чистый платок, надень галстук, вымой руки, приведи себя в приличный вид. О Господи! И поспеши, пожалуйста, чтобы быть вместе с нами в соборе.
– Как?! Вы все-таки идете на панихиду? Раз я остался в живых, почему бы не устроить вместо нее пирушку? В каком-нибудь ресторане, а?
– Юбер!
– А что я такого сказал? Тебе не понравилась «пирушка»?
– Да нет, но…
«Ужасно сообщать ему вот так, посреди улицы», – подумала мадам Перикан. Она взяла сына за руку и помогла ему подняться в коляску.
