— То есть… тогда вечером в галерее… все сплошной балаган, от начала до конца?
— Разумеется. Если не считать того, что мы не смогли достичь цели так легко, как планировали. Когда Диана позвонила мне и рассказала, что ты решил не рекомендовать меня… — Он театрально завел глаза к потолку. — Представляешь мой шок, Роджер? Разочарование? Ярость? Я просто-напросто понять не мог, за что ты меня вдруг невзлюбил. За что, Роджер, за что, ну что я тебе сделал?
Я сглотнул. Грааф выглядел таким безрассудно-расслабленным, словно в запасе у него было все время мира на то, чтобы всадить мне пулю в череп, сердце или любую другую область тела, которую он выберет.
— У тебя слишком маленький рост, — сказал я.
— Что-что?
— Так это ты заставил Диану подложить в машину тот резиновый шарик с курацитом? Чтобы он убил меня, прежде чем я напишу, что не рекомендую тебя на должность?
Грааф нахмурился:
— Курацит? Занятно, ты даже не сомневаешься, что твоя жена способна совершить убийство ради ребенка и некоторой денежной суммы. И насколько я знаю, ты прав. Но вообще-то я попросил ее не об этом. Внутри шарика находилась смесь кеталара и дормикума, анестетик мгновенного действия и такой силы, что его применение не всегда безопасно. По нашему плану ты должен был вырубиться в то утро прямо в машине, а Диана — привезти тебя в условленное место.
— Что за место?
— Домик в горах, который я снял. Вроде того, где я надеялся найти тебя вчера вечером. Только с более симпатичным и менее любопытным хозяином.
— И там бы меня…
— Уговорили.
— Каким образом?
— Сам знаешь. Человека можно соблазнить. Припугнуть, если надо.
— Пыткой?
— У пытки есть свои достоинства, но, во-первых, я терпеть не могу причинять физические страдания другим людям. А во-вторых, на известном этапе пытка куда менее эффективна, чем принято считать. Так что нет, пытки было бы не так уж много. Ровно столько, чтобы дать тебе ее почувствовать, чтобы пробудить тот безотчетный страх физической боли, который все мы носим в себе. Именно страх, а не боль делает человека сговорчивей. Поэтому серьезные, профессиональные специалисты по ведению допросов не идут дальше легких, ассоциативных пыток… — Он осклабился. — …во всяком случае, если верить руководствам ЦРУ. Они лучше, чем у ФБР, — ты ведь пользуешься руководствами ФБР, правда же, Роджер?
Я почувствовал, как шея взмокла от пота под повязкой.
— А чего именно ты хотел добиться?
— Чтобы ты составил и подписал рекомендацию, такую, как нам надо. Мы уже даже хотели марки наклеить и прислать ее тебе по почте.
— А если бы я отказался? Новые пытки?
— Мы не звери, Роджер. Если бы ты отказался, то мы бы просто оставили тебя там. Пока «Альфа» не назначит на твое место кого-нибудь из твоих коллег. Предположительно того коллегу, его зовут Фердинанд, кажется?
— Ферди, — мрачно отозвался я.
— Точно. И он, как мне показалось, настроен вполне позитивно. Как и правление, и руководитель службы информации. Получается, их мнение тоже расходится с твоим, Роджер? Ты же согласен, что единственное, что могло мне серьезно помешать, — это негативный отзыв, причем от самого Роджера Брауна? Как видишь, у нас не было ни малейших оснований причинить тебе вред.
— Врешь, — сказал я.
— Да неужели?
— Ты не собирался оставлять меня в живых. Как ты мог отпустить меня, рискуя, что я тебя изобличу?
— Я сделал бы тебе заманчивое предложение. Вечная жизнь за вечное молчание.
— Оскорбленные мужья — ненадежные контрагенты, Грааф. И ты это знаешь.
Грааф провел дулом пистолета по подбородку.
— Пожалуй. Да, ты прав. Мы действительно хотели тебя убрать. Но так, по крайней мере, звучал план, который я изложил Диане. И она мне поверила.
— Потому что хотела верить.
— Эстрогены вообще ослепляют, Роджер.
Я не знал уже, что мне еще сказать… И ведь никто не зайдет, хоть бы одна сволочь…
— Я нашел табличку «Просьба не беспокоить» в том же шкафу, что и этот халат, — сказал Грааф, будто прочитав мои мысли. — Видимо, их вешают снаружи на дверь, когда ведут осмотр пациентов.
Ствол указывал теперь на меня, и я видел палец на спусковом крючке. Грааф не поднял пистолета, — очевидно, выстрелит с бедра, как с нереальной меткостью стрелял Джеймс Кегни в гангстерских фильмах сороковых и пятидесятых. К тому же что-то мне подсказывало, что Клас Грааф как стрелок тоже нереально меток.
— Мне показалось это разумным, — сказал Грааф, чуть сузив глаза в ожидании звука выстрела. — Как бы то ни было, смерть ведь дело очень личное, верно?
Я закрыл глаза. Я был прав с самого начала: я в раю.
— Прошу прощения, доктор!
Голос эхом отдался от стен.
Я открыл глаза. И увидел троих мужчин, стоящих позади Граафа, прямо напротив закрывающейся за ними двери.
— Мы из полиции, — произнес тот же голос, принадлежавший одному из троих, одетому в штатское. — Произошло убийство, так что, к сожалению, нам пришлось войти, несмотря на табличку на двери.
Я заметил, что мой ангел-спаситель чем-то похож на вышеупомянутого Джеймса Кегни. А может, впечатление создавалось его серым плащом. Или лекарствами, которыми меня накачали, потому что двое его коллег в черной полицейской форме со светоотражающими полосками в шашечку (вызывающими в памяти детские комбинезончики) выглядели так же нереально: похожие как две капли воды, толстые, как поросята, и высокие, как башни.
Грааф застыл, бешено глядя на меня, но не поворачиваясь. Пистолет, не видимый полицейским, по- прежнему указывал на меня.
— Надеюсь, доктор, мы не помешали вам с нашим небольшим убийством? — снова заговорил тот, в штатском, не пытаясь скрыть раздражения оттого, что человек в белом халате его полностью игнорирует.
— Да нет, — сказал Грааф, по-прежнему стоя к ним спиной. — Мы с пациентом как раз закончили.
Он отвел полу халата и сунул пистолет в карман брюк.
— Я… я… — начал я, но Грааф меня перебил: — А теперь постарайтесь успокоиться. А я буду держать вашу супругу Диану в курсе вашего состояния. Не волнуйтесь, доверьте ее нам. Понимаете?
Я моргал и моргал. Грааф наклонился над моей койкой и похлопал меня по колену под одеялом.
— Мы будем очень осторожны. Понимаете?
Я молча кивнул. Конечно, это просто от лекарств, на самом деле ничего подобного не происходит, не может происходить.
Грааф выпрямился и улыбнулся:
— Диана, кстати, права. Волосы у вас правда шикарные.
Потом повернулся, наклонил голову и, не отрывая глаз от папки, тихо произнес, проходя мимо полицейских:
— Теперь он ваш. До поры до времени.
Как только за Граафом захлопнулась дверь, «Джеймс Кегни» шагнул вперед:
