ей показалась странной белая повязка у него на лице. У любителя пива в Санктхансхёуген такой не было. Она не запомнила номер дома, но, когда Скарре повез ее по Уллеволсвейен, сразу же его признала. В этом доме жила Камилла Луен.
Мёллер хлопнул по столу:
– Ну наконец-то!
Олауг сидела на постели, приложив ладонь к шее. Пульс медленно успокаивался.
– Как же ты меня напугала, – чужим, хриплым голосом произнесла она.
– Извините, я так устала, – сказала Ина, поднимая последнее пирожное, – и не слышала, как вы вошли.
– Это я должна перед тобой извиниться, – отозвалась Олауг. – Ворвалась без приглашения… и не увидела, что у тебя эти…
– Наушники, – рассмеялась Ина, – и очень громкая музыка – Коул Портер.
– Знаешь, я не слежу за всей этой новомодной музыкой.
– Коул Портер – старый музыкант. Джазист, американец. По-моему, он уже умер.
– Эх ты! Такая молоденькая, а слушаешь мертвых музыкантов.
Ина рассмеялась. Поднос она опрокинула случайно, когда почувствовала, как что-то коснулось ее щеки, и непроизвольно дернула рукой. Оставалось подмести с пола сахарный песок.
– Его музыку записал для меня один друг.
– Ишь ты, улыбается, – сказала Олауг. – Этот твой кавалер, что ли?
Спросила и пожалела: как бы Ина не подумала, что она за ней шпионит.
– Возможно, – ответила Ина, и в глазах ее мелькнул задорный огонек.
– Он небось тебя старше? – Олауг хотела намекнуть, что даже не видела его. – Раз такую старую музыку-то любит.
Но тут же пожалела и об этом вопросе. Вот ведь привязалась, старая перечница! На секунду она испугалась, вдруг Ина, рассердившись на нее, подыщет другое жилье.
– Да, капельку старше. – Ина лукаво улыбнулась, и хозяйку это насторожило. – Наверное, как вы с господином Швабе.
Олауг рассмеялась вместе с ней – от облегчения.
– Подумать только, он сидел там же, где вы сейчас, – заметила Ина.
Олауг огладила одеяло:
– Действительно.
– А когда он в тот вечер чуть не плакал, как вы думаете, это потому, что он не мог вас заполучить?
Олауг продолжала гладить одеяло. Грубая шерсть казалась такой приятной на ощупь.
– Не знаю, – сказала она. – Я побоялась спрашивать. Вместо этого сама придумывала ответы, которые мне больше всего нравились. Чтобы было о чем помечтать вечерами. Наверное, поэтому и влюбилась так сильно.
– А вы с ним вместе куда-нибудь ходили?
– Да. Однажды он меня вывез на Бюгдёй. Мы купались. Вернее, я купалась, а он смотрел. Он меня называл «моя нимфа».
– А когда вы забеременели, его жена догадалась, что ребенок от него?
Олауг пристально посмотрела на Ину и покачала головой.
– Они уехали в мае сорок пятого. А я узнала, что беременна, только в июле. – Она похлопала по одеялу ладонью. – Тебе, милая, наверное, надоели мои старые истории. Давай лучше о тебе поговорим. Что у тебя за кавалер?
– Хороший человек.
У Ины было все то же мечтательное выражение лица, с которым она слушала рассказы Олауг об Эрнсте Швабе – ее первом и последнем любовнике.
– Он мне кое-что подарил. – Ина открыла ящик письменного стола и достала маленький сверток, перевязанный золотой лентой. – Но не разрешил открывать до нашей помолвки.
Олауг улыбнулась и погладила Ину по щеке. Хорошая она девушка!
– Он тебе нравится?
– Он не такой, как все. Он… старомодный. Ему не хочется, чтоб мы торопились с… ну, вы знаете.
Олауг кивнула:
– Сначала надо убедиться, что это мужчина твоей жизни, а уж потом – все остальное.
– Я знаю, – ответила Ина, – но это так нелегко – убедиться. Он только что был здесь, и, перед тем как он ушел, я сказала ему, что мне нужно время подумать, а он сказал, что понимает, ведь я еще такая молодая.
Олауг хотела спросить, не было ли с ним собаки, но удержалась: вопросов было и так уже достаточно. В последний раз проведя рукой по одеялу, она встала:
– Ну, моя хорошая, пойду опять ставить чайник.
Это пришло как откровение. Не чудесное, просто – откровение.
Остальные уже полчаса как разошлись. Харри закончил чтение допроса двух сожительниц – соседок Лисбет Барли, выключил настольную лампу и некоторое время всматривался в темноту кабинета. И вдруг – бац! Оттого ли, что он выключил свет, как будто перед сном, оттого ли, что на секунду перестал думать, но перед глазами у него словно возникла четкая фотография.
Зайдя в кабинет, где хранились ключи от помещений, в которых были совершены преступления, он выбрал нужный и поехал на Софиес-гате, откуда с фонариком прошелся до Уллеволсвейен. Близилась полночь. Прачечная на первом этаже была закрыта, а в магазине надгробий и памятников одинокий огонек высвечивал пожелание: «Покойся с миром».
Харри прошел в квартиру Камиллы Луен и запер дверь изнутри.
Ни мебели, ни других предметов из спальни не убирали, но из-за звонкого эха шагов казалось, будто после смерти владелицы квартира стала странно пустой, какой раньше не была. Вместе с тем Харри казалось, что он не один. Не то чтобы он был слишком религиозным, но в душу верил. Потому что всякий раз, когда он видел труп, у него возникало странное чувство, будто тело не только претерпело какие-то физиологические изменения, но лишилось чего-то важного. Тела были похожи на высосанных пауками мух. Не было самого существенного: того света, иллюзорного сияния, которое исходит от давно погасших звезд. Тело становилось бездушным. Отсутствие души и заставляло Харри верить в ее существование.
Лунного света, падающего сквозь окно в потолке, было достаточно, и Харри, не трогая выключателя, прошел в спальню, где зажег фонарик и направил его на балку рядом с кроватью. У него захватило дыхание: там оказалось вовсе не сердце поверх треугольника, как он подумал вначале.
Харри сел на кровать и ощупал рисунок. Судя по всему, линии были вырезаны недавно. Вернее – ломаная линия, пентаграмма.
Харри посветил на пол. Его покрывал тонкий слой пыли, кое-где на паркете пыль свалялась в клубки. Очевидно, прибраться Камилла Луен не успела. Рядом с ножкой кровати он нашел то, что искал, – деревянные стружки.
Харри облокотился на мягкий, удобный матрац, пытаясь сообразить. Если эту звезду над кроватью вырезал убийца, что бы она могла означать?
– Покойся с миром, – пробормотал Харри и закрыл глаза.
Он слишком устал, чтобы мыслить ясно, а в голове вертелся еще один вопрос: почему, собственно, он обратил внимание на пентаграмму? Ведь пятиконечные звезды бриллиантов – это вам не рисунок без отрыва руки. Так почему же он додумался до взаимосвязи? А может, и не додумался? Может, он поспешил? Может, он подсознательно связал пентаграмму с чем-то другим, что он видел на месте преступления, но еще не вспомнил?
Он попытался представить себе места преступлений.
Лисбет на Саннер-гате. Барбара на площади Карла Бернера. И Камилла. Здесь. В душе рядом. Почти что голая. Мокрая кожа. Он пощупал ее. Из-за теплой воды кажется, что с момента смерти прошло меньше
