ним. Я думал прислать сиделку, но мама говорит, что сама будет с ним сидеть.
– А как же мамина работа? Джиму ведь нечего будет есть, если мама не напишет рассказ, – забеспокоился Питер.
– Все в порядке! – весело улыбнулась мама.
Старый джентльмен посмотрел на нее с ласковой улыбкой:
– Я вижу, что вы доверяете своим детям.
– Да, конечно!
– В таком случае я могу рассказать им про нашу договоренность. Дело в том, что ваша мама согласилась на время прервать свою литературную работу и поработать медсестрой у меня в больнице.
– Ой! – разочарованно проговорила Филлис. – И нам придется расстаться и с «Тремя Трубами», и с железной дорогой, и со всем остальным?
– Нет-нет, – поспешила успокоить ее мама.
– Больница называется «Три Трубы», а мой бедный Джим – единственный пациент. Ваша мама – медсестра, а вы – повара, уборщицы…
– А когда Джим поправится, мама опять будет писать?
– Посмотрим, – и старый джентльмен украдкой посмотрел на Бобби, – может быть, случится что-то хорошее, и тогда маме больше не придется писать.
– Но я люблю писать, – улыбнулась мама.
– Я знаю – и не буду мешать. Но все-таки в жизни иногда происходят хорошие вещи. Может быть, ради них и в надежде на них мы и живем на свете. Я, пожалуй, пойду?
– Конечно. И я так рада, что вы доверили мне заботу о Джиме.
– А он звал во сне: «Мама, мама!» – сказала Филлис. – Я два раза просыпалась ночью и слышала.
– Это не меня… Но я бы с удовольствием стала его мамой.
Старый джентльмен встал.
– Берегите свою маму, – проговорил он, – потому что таких женщин – на миллион одна.
– Что правда, то правда, – улыбнулась Бобби.
– Господь ее благословил, – продолжал дедушка Джима, беря мамины руки в свои, – и да будет она благословенна! Ну, до встречи! Где моя шляпа? Бобби, ты не проводишь меня до калитки?
У калитки дедушка Джима приостановился и сказал:
– Ты очень славная девочка! Я прочитал твое письмо. Но я и до письма знал из газет про этот судебный процесс, и меня с самого начала одолевали сомнения. А с тех пор, как я с вами познакомился, я пытаюсь вникнуть в суть этого дела. Пока мне мало что удалось. Но я не теряю надежды. А шансы у нас есть!
– Правда? – выдохнула Бобби.
– Правда. И я тебе даже скажу, что шансы неплохие… Но пока держи все в секрете. Будет плохо, если мы поселим в сердце твоей мамы напрасные надежды.
– Ненапрасные! – воскликнула Бобби. – Я верю, что вам удастся помочь папе. Когда я писала, я верила в вас. Это ведь нельзя назвать напрасной надеждой?
– Нет, девочка. Будь у меня серьезные сомнения, я бы тебе ничего не стал говорить. Ты не заслуживаешь того, чтобы твои надежды были обмануты.
– Но вы ведь не думаете, что мой папа мог это сделать? Не думаете, правда?
– Я совершенно уверен, что он этого не делал.
Напрасная надежда не согрела бы детское сердце так, как было согрето словами старика сердце Бобби. Весь этот день она светилась, как светится китайский фонарик с зажженной внутри него свечкой.
Глава XIV
Жизнь в «Трех Трубах» отчасти изменилась с тех пор, как старый джентльмен пришел проведать своего внука. Детям теперь известно было, как его зовут, но они – во всяком случае в разговорах между собой – не называли его по имени. Для них он по-прежнему был «старый джентльмен». И, пожалуй, нам тоже лучше называть его так. Едва ли ваше отношение к этому герою изменится от того, что я стану звать его мистером Снуком или мистером Дженкинсом. А теперь я раскрою вам один секрет. Всего один, потому что про все остальное я уже поведала вам в предыдущих главах. Но что-то ведь надо оставить на конец, иначе книга никогда не кончится. А если она никогда не кончится, то что же это будет за книга?
Я уже сказала, что в «Трех Трубах» произошли некоторые перемены. Дело в том, что у мамы были теперь кухарка и горничная (вот их имена я, пожалуй, вам сообщу: Клара и Этельвин), которыми все были довольны. Они, правда, частенько жаловались маме на миссис Вайни, которую называли «старой путаницей». И миссис Вайни стала приходить только два раза в неделю, чтобы постирать и погладить белье. Кроме того, Клара и Этельвин просили, чтобы и дети тоже не вмешивались в их дела, а это значило, что теперь Бобби, Питеру и Филлис не приходилось заваривать чай, чистить чайники, мыть посуду и делать уборку в комнатах.
Теперь у детей стало много свободного времени, и они могли больше общаться друг с другом. По правде сказать, работа по дому им ужасно надоела. Мама теперь не занималась хозяйством и не писала рассказов, зато она стала заниматься с детьми уроками. И детям приходилось готовиться к занятиям. Какой бы приятный и любимый ни был учитель, но уроки есть уроки, и готовить их еще скучнее, чем чистить картошку и топить печку.
Но, с другой стороны, маминого свободного времени хватало не только на уроки, но и на то, чтобы сочинять рифмованные шутки, которые дети потом обыгрывали по своему усмотрению. А до тех пор мама так была замотана, что не написала и двух строчек в рифму.
В отношении детей к урокам была одна странная особенность. Что бы они ни учили, им казалось, что лучше было бы заниматься не этим, а другим. Когда Питер делал упражнения по латыни, он завидовал тому, что Бобби читает книгу по истории. А Бобби, в свою очередь, жалела, что ей приходится читать, потому что куда интереснее решать задачи по арифметике, как Филлис. Ну а Филлис казалось, что ничего нет интереснее латыни. И так далее.
И вот однажды, когда дети пришли заниматься уроками, каждый из них обнаружил на своем месте листочек со стихами. Я помещаю здесь эти стишки, чтобы показать, что мама отчасти понимала чувства своих детей, а это ведь большая редкость у взрослых. Потому что у большинства взрослых память, к сожалению, неважная: они плохо помнят, какими они сами были в детские годы.
ТРУДНЫЕ ПРЕДМЕТЫ
1. ЛАТЫНЬ (Питер)
Так обидно! Опять меня срезали.
И на ком! На любимом, на Цезаре.
Две главы были заданы мне
Из записок о Галльской войне.
Я же знал все детали сраженья,
Но латинские эти спряженья…
Если б задали эти записки
На истории и по-английски,
Я бы все рассказал бы о Цезаре
И меня никогда бы не срезали!
