благодарностью, ваш раб Найма».
Я следил за выражением лица Мюмин-бея. Он молча разглядывал книгу. «Вероятно, понял, какую чушь сморозил», – подумал я, и сам при этом сконфузился.
– Этот ваш Найма не занимался импортом кофе? – вдруг задал он вопрос.
Я онемел. Если бы я мог открыть рот, то наверняка этому самозванцу пришлось бы худо.
– А произведений знаменитых личностей у вас нет?.. Я протянул руку за книгой, попался «Фауст».
– Вот Гёте! – сказал я. – Смотрите он подписал: «Моему Хасанчику».
– Как, вы сказали, автора звать-то? – спросил он.
– Гёте…
Мюмин подпер щеку рукой:
– Гёте… Гёте… Гёте… – повторил несколько раз. – А, вспомнил, этот парень одно время был агентом по сбыту автомобилей «Додж».
Убийцы, рассказывая о совершенном преступлении, дойдут до самого страшного места, и затем говорят: «Дальше я не помню». Я тоже дальше не помнил, что было со мной.
Я очнулся в полицейском участке с разорванным томом Шекспира в руках. Мюмин Экрем-бей был в кровоподтеках и ссадинах.
– Я подаю заявление на этого хулигана, – кивнул он в мою сторону.
– В чем дело? Что у вас произошло?.. – обратился ко мне полицейский комиссар.
Я протянул книгу с портретом Шекспира.
– Кто этот бородач? – спросил комиссар.
– Шекспир!..
– А-а!.. Значит, иностранец?..
– Англичанин!..
– Чем занимается?
– Поэт…
– Где живет? Когда, с какой целью вы познакомились с этим человеком?
Я повернулся к Мюмин-бею.
– Держи меня, держи крепче!.. – попросил я его. Комиссар кивнул двум полицейским.
– Отведите их в политическую полицию, мы такими делами не занимаемся.
Кто из нас в годы юности не был поэтом! Свободные вечера я проводил обычно в кабачке «Голова верблюда». Там собирался весь цвет Анкары, все, в ком билась творческая мысль. Поэты, прозаики, художники, артисты пили, читали стихи, вели горячие споры, которые нередко кончались всеобщей потасовкой.
В ту пору и две с половиной лиры считались большими деньгами. Только в конце месяца нужно было крепче держать их, чтобы не истратить…
Рабочий день кончился. Я шел домой. Не успел я переступить порог, как жена – чтоб ей икнулось, где она теперь, не знаю – печально проговорила:
– Хасан мой, не уходи сегодня никуда, останься дома, поужинаем вместе…
– Что ж, неплохо, дорогая, – согласился я.
Лениво, с сознанием своего полного ничтожества – в карманах пустота – шагал я из угла в угол и сгорал от желания прочитать друзьям новые стихи.
«Будь проклята эта бедность!» – бормотал я про себя. Жена услышала мои вздохи и поняла наконец, что я расстроен.
– Хасан мой, может, тебе лучше пойти в кабачок, дома ты скучаешь.
Будь у меня хоть один свободный грош, мой след давно бы простыл.
– Ты что, не хочешь провести со своим мужем и одного вечера? – гаркнул я.
У жены из глаз, конечно, закапали слезы, а чтобы скрыть их, она начала накрывать на стол, напевая какую-то веселую песенку.
Столько друзей, и хоть бы один пришел и сказал: «Пошли, дружище, скоротаем вечерок в „Голове верблюда'». Как бы не так! Они, подлецы, кружатся вокруг меня только тогда, когда чуют деньги. Правда, если бы я сейчас отправился в кабачок, кто-нибудь поставил бы мне стаканчик. Но я сам себе накинул петлю на шею и сижу с женой – ужинать по-семейному собираюсь! Как тут уйти, если жена плясать готова от счастья, что я дома. Не скажешь: «Я, милая, передумал и сейчас ухожу…»
Вот если бы кто-нибудь пришел и настоятельно попросил пойти с ним «по делу», я, конечно, не смог оы обидеть товарища, а она бы остановить не посмела… Вдруг звонок.
– Кто там? – закричал я с надеждой.
– Это Хайдар-бей, – проговорила жена.
