— Фотоочерк ведь… — объяснил Алексей. — Его с налету не снимешь, это дело такое.
Петрович согласился, что дело действительно такое, потом сказал:
— Хорошее дело у твоего батьки. Снимет фотокарточки, напечатают их в газетах или в журналах, другие люди полюбуются нашей лесной красой и скажут сами себе: да, беречь надо друга нашего зеленого, потому как худо без него придется, всем худо — и полю, и реке, и мне, человеку.
— Хорошее дело, конечно, — согласился теперь и Алексей.
Шагалось ему следом за Петровичем легко и весело, хотя надо было, правда, шагать все время шире обычного. «Надо бы потихоньку от Петровича во дворе кордона сыскать лопатку да прийти как-нибудь сюда, родничок почистить». Дорогу к родничку — под дубом, мимо лисьей школы — он, Алексей, запомнит, запросто запомнит, не хитрое оно, это дело!
Что было после полудня
После полудня было вот что. Петрович, во-первых, похвалил Алексея за то, что он хорошо крикнул на того самого Михалыча. Вовремя крикнул, так что Михалыч сразу весь гонор потерял — так и сказал Петрович, вспомнив случай с топором.
Во-вторых, осмотрел Алексей весь «микрорайон», весь двор, который называется кордоном. Кроме сарая, под крышей которого Алексею снился рогатый неподстреленный зверь, кроме дома, крытого шифером, во дворе еще был какой-то ребристый домишко. Коровник…
Обитательница этого домишка дневала и ночевала на опушке леса.
— А волки как? — спросил однажды Алексей у Петровича. Ведь, откровенно говоря, не он один думал, что леса без волков не бывает.
— Жаль… — вздохнул Петрович, — побили почти всех волчат.
— Как это — жаль? Они же волки!
— Из ружей побили, капканы на них ставили, даже ядом травили… А волк, он — санитар! Простую скотину не тронет. Только слабую или больную. Ту и надо долой из стада! Помеха!
Разговор происходил как раз в тот момент, когда Петрович присел на бревнышко у дома ружье почистить. Сам чистит, а сам разговор с Алексеем ведет:
— Потому не удивляйся. Волк, он движение регулирует. Если битком населить весь лес разными животными, больными и здоровыми, то кому-то ж надо их разделять: чтоб здоровые оставались, чтоб им больные не мешали. Докторов в лесу ведь нету!
Петрович прочистил дуло своего ружья и глянул через него прямо на солнце.
— Мне можно? — спросил Алексей. И тоже глянул. Солнце сквозь ружейное дуло слепило больно, до колкости.
— Отец твой, поди, сейчас на седьмом кордоне, не дальше, — сказал Петрович. — По рации, хочешь, вызовем?
Они пошли в лесниковый дом, и Петрович почти полчаса кричал в микрофон:
— «Волга», я — «Иртыш», «Волга», как поняли? Прошу связи, прием!..
Алексею было интересно: вроде Штирлиц на связь выходит, пароли всякие — «Волга», «Иртыш»…
Ответила наконец «Волга» сипловатым, не очень приятным голосом. А потом и папин голос сказал:
— Алеш, ну, как ты там?
— Нормально, — закричал прямо в микрофон Алексей. — Совсем нормально, мы на Михалыча акт составили!
— Какой акт?! — удивилась «Волга» голосом папы.
— Он живой лес рубил!
— А-а… — протянул папа понятливо.
Он был далеко. Так далеко, что потрескивало в динамике маленькой рации, как будто связь была с Северным полюсом, по крайней мере.
— Все нормально? — спросил папа.
— Ага!
Алексей не знал, что еще нужно говорить, когда тебя вызывают на связь, как Штирлица.
— Дай-ка мне… — сказал Петрович и отобрал микрофон. — Нормально, говорю, все в порядке, не беспокойтесь там… Связь кончаю. Привет…
Разговор кончился. И Алексею сразу захотелось домой или просто к папе поближе.
Петрович будто понял это.
— Ну-ка, — сказал он тоном, с каким обращался к тому самому Михалычу, — ну-ка, поди ребятню накорми.
Какую ребятню, Алексей уже знал. На кордоне жили совершенно сиротливые цыплята. Дело в том, что их Петрович взял с инкубатора. Без настоящей матери, значит, цыплята. А на кордоне жили вполне взрослые индюшки. Вот они и усыновили цыплят. Наверное, потому, что собственных детей у них почему-то не было.
Алексей вроде бы понимал этих желтовато-белых, пискливых и беспокойных сирот. У них никого- никого на всем свете. Только индюшки. Серьезные такие, заносчивые и важные.
— Ты корми, корми ребятню. Пшено, знаешь, где? — подал голос Петрович.
Алексей знал, где корм для цыплят. Пошел в сарай, под крышей которого и располагалась вчерашняя спальня, похожая на аптеку.
В сарае жили непуганые воробьи. «Вот же какой народ! — подумал Алексей. — Везде ему весело. На асфальте — без асфальта!»
— Не для вас это! — сказал он воробьям, зачерпнул полную миску податливого, текучего пшена, выбежал во двор, а цыплята тут как тут. Пискливые, забавные, одинокие, хотя приемная мамаша-индюшка и наблюдает за ними — все ли в порядке.
Прямо из миски Алексей принялся набирать скользкое, блестящее пшено, занятно было сыпать пискливой компании мелкие, легкие зернышки. И вспомнил почему-то Алексей, как ему снилось, что он зверя убивает. Очень смешно. Непонятный такой зверь, и за что про что убивать его — тоже совершенно непонятно. Не нападал зверь, не грыз, не кусал, а его взять и убить? Непонятно. Совершенно.
Алексей решил подумать об этом как следует.
Было бы ружье…
Ну что, разве не бывает на свете таких вещей, которые не перескажешь даже другу или маме на ночь? Есть на свете вещи, которые просто невозможно пересказать. Например, в городе не хотелось, чтоб тебя на весь двор с балкона Лесиком окликали, а вчера, на ночь глядя, когда спать на аптечную вкусную постель ложились, — захотелось. Вот странно! Никому бы такого не рассказал.
Утром тоже случилось такое — не для рассказа. Петрович пошел на дальнюю делянку и велел приглядывать за хозяйством. Алексей дождался, пока он отойдет на приличное расстояние, и пошел немного покрутить рацию.
Оказалось, что питание отключено. Так и сяк двигал Алексей все ручки по порядку, но рация отмалчивалась.
— Не на транзисторах, ламповая, — сказал сам себе вслух Алексей, вздохнул и отправился искать лопату.
С ней было проще; она лежала в коридоре, где весь инструмент: топор, пила, лопата-грабарка. Лопата как раз для Алексея подходящая, штыковой называется. Копать ею — как штыком колоть. Потому и название такое.
