вторым? Список не закрыт.
– Еще час назад ты мне казался другим. Ты говорил, что дверь в прошлое для тебя закрылась навсегда. Но ведь воспоминания остались. Неужели ты забыл о море?
– Ты неправильно говоришь. Если говорить «море», то обязательно прибавлять «бескрайнее». Если говорить «пучина», то добавлять «бездонная». Субмарина и ее манящая теснота. Дружба и долгие, трудные дни похода. А если ты говоришь о письмах, то только о тех, которые скопились у тебя под подушкой.
– Ты не был виновен в той трагедии. Почему ты решил бежать за границу?
–
К заявленной Инсаровым видеоконференции все было готово. Работал компьютер, жужжа вентиляторами, на обрезе монитора мигал красный огонек, символизирующий готовность программного обеспечения.
Андрей подумал о том, что хозяин квартиры придержится обещаний – примет душ, побреется, наденет свежую рубашку, завяжет галстук и только потом изобразит улыбку, глядя в зрачок видеокамеры. На такие мысли Андрея натолкнули и «официальные заявления» Счастливчика: видеоконференция, телемост. Но «гениальный сыщик» как был в черной майке и безрукавке, так и занял место за рабочим столом. Видимо, влез в голову Андрея и ответил на его немые вопросы.
– Друга давно не видел. Хотя по телефону каждую неделю общаемся. Мы с ним в одной тюрьме сидели.
Для Андрея это стало неожиданностью. Глядя на этого лысоватого, чуть склонного к полноте человека, никак не скажешь, что он мотал срок. Интересно, где, подумал Андрей, в Магадане? И озвучил свой вопрос, понимая, однако, что лезет не в свое дело. С другой стороны, расположение к нему Счастливчика указывало на откровенность.
– Срок я отбывал в Швеции, – ответил Инсаров.
– В Швеции?
– Ну да. Я «выпускник» сундсвалльской тюрьмы. Сидел за убийство. Моя камера окном выходила на Ботнический залив, и мне, ей-богу, казалось, что я различаю берега Эстонии, хотя до нее было полтысячи километров. А Саша – грек сидел в соседней камере. Из его окна открывался совсем другой вид: на побережье залива, на «Высокий берег», как называют то место шведы. Мы часто встречались в прогулочном дворике.
– Сколько же лет тебе дали?
– Двадцать, – в некотором смущении ответил Виктор. – Этот срок, как говорит мой друг, я прочитал от корки до корки. У нас говорят, «от звонка до звонка». Александр освободился год назад. А вот, кстати, и он.
Инсаров широко улыбнулся, когда связь с удаленным компьютером наладилась, а на экране монитора появилось заросшее лицо человека лет пятидесяти пяти.
– Калос тон! – приветствовал его Виктор по-гречески.
– Я су, Лаки! Хроньа ке заманьа![3]
Инсаров перешел на русский.
– Помнишь русскую поговорку: больше двух – говори вслух?
– Рядом с тобой кто-то есть? Надеюсь, это не надзиратель в вашей тюрьме.
– Нет, – рассмеялся Виктор. – Это мой молодой друг. Покажись, – попросил он Андрея.
Тот нехотя склонился над плечом старшего товарища и глупо улыбнулся в камеру. Тотчас получил подтверждение, что его изображение дошло до грека. Тот радостно осклабился:
– А он ничего, симпатичный. Нам таких милашек жутко не хватало в тюрьме.
Чирков придвинулся ближе к видеокамере и раздельно произнес:
– Я не педик, ясно?
– Конечно, ясно. Извини, если наш разговор оскорбил твои чувства. Нам жутко не хватало женщин, – исправился Саша. – Помнишь Хельгу Эриксон, надзирателя в юбке?
– Я не помню. – Андрей ткнул пальцем в плечо хозяина квартиры. – Он наверняка помнит.
– Она была здорово похожа на американскую актрису Кэтлин Тернер, – подтвердил Счастливчик. – Господи, у нее были такие ноги, что я позволил бы ей вытоптать мою душу.
Андрей громко сказал:
– Вижу, вы собираетесь мастурбировать. Не буду мешать. – И вышел из комнаты.
На кухне он устроился на широком подоконнике, поджав под себя ноги и прислонившись спиной к откосу. Закурил, распахнув штору. Отчего-то представил себя со стороны, с улицы. Его силуэт отчетливо виден снизу. В обрамлении оконной рамы это похоже на картину. Типа «Одинокий курильщик», усмехнулся он. И выругался: «Черт меня дернул явиться в сыскную контору. Меня не принимают всерьез даже незнакомые греки».
Теперь ему стала понятна заминка Счастливчика, когда Андрей спросил его: «Ты добрался до Стокгольма?» – а он ответил: «Да. Но это совсем другая история...» История заканчивалась в тюрьме.
Он вернулся в комнату, когда два сокамерника, русский и грек, сжигали телемост:
– Пэрасэ апо то спиты мас. – Что означало: «Приезжай в гости».
– Эфхаристо, опоздипотэ та эрто, Саша. – «Спасибо, обязательно приеду».
Счастливчик разложил софу, бросил на нее сложенную в несколько раз простыню, одеяло, наволочку, пояснив насчет нее:
– Заправь в нее подушку от софы. У меня есть лишняя пуховая подушка, но я на ней спал, и не раз, пускал слюну, пару раз облевался. Если хочешь...
– Не хочу, – быстро отозвался Андрей.
Когда лег, заложив руку за голову, спросил:
– Ты сказал, что служил в Московском военном округе. При чем тогда 20-я армия в Воронеже?
– Слушай, салага. Структурно Московский округ состоит из двух армий: 20-й – штаб и управление в Воронеже – и 22-й гвардейской общевойсковой – штаб и управление в Нижнем Новгороде. Да-да, в Нижнем, несмотря на то, что он входит в Приволжско-Уральский военный округ.
Андрей быстро уснул – сказалась бессонная ночь накануне и очень тяжелый, насыщенный эмоциями день.
Виктор долго не мог уснуть. Он точно знал, что сегодня ему приснится бар-ресторан, низкие потолки с изображением туч и сверкающих между ними молний, люди вокруг безликие. Точнее, все они отвернулись от него, смотрят куда угодно, только не в его сторону. А он рассказывает о себе всем и никому. В его руках бокал вина. Он часто прихлебывает и отирает красные губы. Он молод, ему нет и тридцати.
Под свист пуль, под яростный «недружественный» огонь спецназовцев он снова засыпает. И оказывается в тесноте стокгольмского бара-ресторана с нависшими над столиками черными тучами. И там за бокалом вина он рассказывает о том, что ему не дает покоя сон:
Он видел сны совсем другого человека, и это было самое страшное, что могло присниться.
10
Андрей проснулся от прикосновения чьей-то руки. Открыл глаза и увидел склонившегося над ним хозяина, одетого как на парад: серый в полоску костюм, темная рубашка, галстук. Он аккуратно выбрит, источает тонкий аромат хорошего одеколона.
– Ты чего? – Андрей бросил взгляд на окно, за которым только-только всходило солнце. – Который час?
– Уже семь.
