столу. И тут Говоров увидел демократию в полном ее проявлении. Та половина, что предназначалась для него, отличалась сервировкой, и Говоров оценил это, наливая себе вина. Он осушил бокал в два жадных глотка. Губы его задрожали, когда он во второй раз наполнил бокал и посмотрел на Мусульманина через красный напиток. И частично озвучил свои мысли:
– Я бы и от крови не отказался.
– Разумеется, раз ты пролил ее. – Муслим задорно рассмеялся. – Расскажи, мне интересно, как ты оказался на необитаемом островке?
Сергей отправил в рот сочный кусок жареного на вертеле ягненка и запил его вином.
– Винни. Меня выследил Винни Подкидыш. Это благодаря ему я оказался в Новом Орлеане и стал тем, кем являюсь сейчас. Еще в армии Винни делился со мной своими мечтами о том, как он представляет жизнь в Новом Орлеане, что этот город для него – действительно Новый Свет. Он заболел идеей стать членом коски дона Гальяно. Когда он не говорил на эту тему, он насвистывал мелодию песни «Дом восходящего солнца». Это американская народная песня, и действие происходит в Новом Орлеане, а не где-нибудь в другом месте. Знаешь, Муслим, одни «Дом восходящего солнца» понимают как публичный дом, другие как кабак или казино. На самом деле так называлась новоорлеанская женская тюрьма. Винни плевал на то, что она была женская. Он как будто наяву грезил тюрьмой. Он был в казарме, а на мир смотрел через решетку. Может быть – я точно не знаю, – он приучал себя к тому, что с ним приключится в обязательном порядке. Он был готов заплатить эту цену авансом. То есть сначала отсидеть срок, а потом влиться в мафиозную семью. Что удивительно, я ни разу не покрутил у виска пальцем. Может, потому, что бред его был красивым, а если точнее – то сказочным. А какой американец не верит в сказки? В то время мы не были американцами, но с подачи того же Подкидыша хотели ими стать. Нет, лично я не хотел влиться в «великую нацию» – потому что двум великим нациям на нашей планете не ужиться. Я – испанец, и этим все сказано.
– Да, ты именно такой, каким я тебя и представлял, – повторился Муслим. – Разреши дать тебе совет: не ешь много мяса – скрутит после голодовки. Налегай на фрукты, пей вино. Я оставлю тебя на минуту.
«Не отвлекайся, – дал себе установку Сергей, – думай об этом человеке хоть что, но только о нем, в любом ключе и любым языком».
Муслим дожидался врача в гостиной своего дома. Он как-то раз подметил, что своими повадками походил на дикую кошку: часто менял места ночевок. Позавчера, к примеру, он ночевал в своей спальне, а вчера – на удобном и широком диване в резиденции. Даже своего лучшего друга Лидиниллу он принимал то в одном, то в другом месте. Часто в его доме можно было услышать: «Принеси чай в гостиную» или «Обедать я буду в беседке».
В этот комплекс предосторожностей Муслима можно было отнести его выбор в пользу врача- европейца по имени Ричард. Уже третий год истовый католик находился в розыске по линии Интерпола. У себя на родине его обвиняли в незаконной пересадке органов – в общем, преступной деятельности, в результате которой жертвами стали несколько отнюдь не добровольных доноров из африканских стран.
У доктора были длинные нервные пальцы. Нет, они никогда не дрожали – просто вечно не находили себе места, как будто Ричард мысленно ощупывал больного. Кажется, припомнил при первой встрече с ним Муслим, этот «недуг» назывался пальпацией. Впрочем, он не был силен в медицинских терминах.
Наконец Ричард появился в гостиной: высокий, худой, со старомодным саквояжем, в котором, казалось, хранились ланцеты и прочий анахронический инструментарий. На самом деле в его распоряжении были самые современные инструменты, приборы, медикаменты: год тому назад Француз взял на абордаж судно с медицинским оборудованием.
– Как чувствует себя наш гость? – задал первый вопрос Муслим, приглашая доктора к столу.
– В общем и целом – неплохо, – ответил Ричард, охотно принимая приглашение и ставя чемоданчик к ногам.
– В общем и целом – это не ответ врача. Сиделки – может быть.
– Ему не нужна сиделка. – Ричард вперил взгляд своих бесцветных глаз в переносицу Мусульманина. – Ему нужен сторож у дверей.
– Он что, собрался бежать?
– Я толкую о постельном режиме. У него низковатое давление и низкая температура, общая слабость. Все, что вызвано существенной потерей крови. Удивительно, что его раны так чистенько зажили – ни одного свища. Его можно снимать в передаче «Выжить любой ценой». Аудитория будет у его ног.
– Особенно новоорлеанская, – усмехнулся Муслим. – Угощайся.
Он перехватил взгляд доктора, устремленный в этот раз на серебряную корзинку с фруктами, и подумал: «Он выберет виноград». И не ошибся. Доктор Ричард был жаден до винограда, а здесь, на Острове, тот был редкостью.
– Спасибо, – поблагодарил Ричард и сложил ладонь мудреным образом, соорудив нечто вроде стаканчика, в который и сплюнул косточки и шкурку первой виноградины.
Муслиму стало нехорошо, как будто этот англичанин обсасывал устриц, он отошел к окну.
А Ричард прикидывал, высказывать ли Муслиму свои подозрения относительно раны своего нового пациента. Рубец был красным, как если бы рану своевременно не зашили, но у доктора сложилось впечатление – ране дали зажить. Плотная рубцовая ткань не возвышалась над уровнем окружающей здоровой кожи. В принципе такое могло случиться, если лежать неподвижно и ждать, когда рана затянется. Но, как уже сказал доктор, пациента можно было снимать в передаче «Выжить любой ценой». Впрочем, Ричард мог ошибаться. Он отдавал себе в этом отчет, что «в общем и целом», как неопределенно высказался он в самом начале беседы, повлияло на его окончательное решение: свои подозрения он оставит при себе.
Ричард заторопился. Он был не слепой и видел, что своим чавканьем раздражает Муслима. Но по- другому есть виноград он не мог. Если бы Муслим мог заглянуть ему в рот, то прошептал бы: «Мама родная!..» Во рту доктора проходил настоящий производственный процесс. Язык перекатывал виноградину между зубами и мясистыми губами, как будто чистил и мыл ягоду, потом она отправлялась под пресс: язык – сильный, как нога устрицы, удерживающая створки раковины даже под напором ножа, – прижимал виноградину к небу, она лопалась, жидкость и мякоть тотчас отправлялась в глотку, остальное выплевывалось в руку...
Муслим не пренебрег советом доктора и поставил в лазарете охрану.
Утром он навестил «испанского пациента».
– Лежи, – остановил он его и присел на соседнюю койку.
Как всегда, Муслим был в рубашке и жилетке, на голове паколь, вооружен только пистолетом, хранящимся в потертой кобуре.
Говоров не послушался Муслима и встал с койки.
– Спасибо, я все бока на острове отлежал. Поскучай тут без меня, – по-приятельски предложил он Муслиму. – Я только плесну на лицо водички.
– Ты умеешь расположить к себе. А с Гальяно у тебя какие были отношения?
– Я был единственным, кому дон Гальяно мог простить развязность в поведении. Так однажды я назвал босса
Мусульманин рассмеялся. Он, отпустив гостя жестом руки, принял этот раскованный стиль общения. Здесь не было ни одного человека, с которым бы он мог пообщаться... непринужденно, что ли. Муслим лично с любым собеседником был раскован, чего нельзя было сказать о его визави. Взять его помощника, Омара. Даже в доверительной беседе тот был напряжен. Более или менее свободно проходили беседы лишь с доктором Ричардом.
Муслим подошел к окну и распахнул его, впуская в палату бодрящий ветерок. И чуть не вздрогнул, когда услышал за спиной:
– Здесь любой ветер дует с моря.
– Ты прочитал мои мысли. – Он повернулся лицом к гостю.
– Ну эти-то не такие и сложные. Покажешь мне свои владения? Я видел джип у ворот. Могу сесть за
