внешним миром. Опять же его пост, бизнес, близкие… Это была игра в чувства, в свободу, в независимость, в пошливсекчерту.
Новак как никто другой знал шефа и подыгрывал ему. Остальные оказались в роли играющих болельщиков.
Поначалу станцию решили оставить в базовом лагере (опять эпизод игры), но Кроужек примирился с этим благом цивилизации, и теперь «эс-эска» кочевала от одного промежуточного лагеря до другого. И вице-премьер вечерами, скучая по жене и сыну, не забывая государственных и частных дел, делал несколько звонков.
Ответственным за станцию был офицер связи Марек Рада. Ему самому не позволялось использовать магнофон в личных целях, но начальник личной охраны вице-премьера несколько раз ловил Раду за руку. Тот резко бросал трубку магнофона и невинно пожимал плечами: «Я только проверял». Новак сердито поводил бровью и… хмуро ронял: «Соедини». Радист светлел лицом, набирал номер телефона в Праге. Потом удалялся, давая возможность боссу переговорить с женой. Но иногда заглядывал в палатку и ханжески закатывал умиленные глаза, видя шефа, набирающего очередной номер.
Но, пожалуй, больше всех станцией пользовался Петр Миклошко. Он не уединялся, ему наплевать было – стоит кто рядом или нет. Новак пожаловался было на него Мирославу, но тот ответил:
– Пусть болтает.
– Так он элементы питания посадит.
– Хорошо, я поговорю с ним.
И вице-премьер вел с давним приятелем беседы. И все без толку. И вот только сегодня вечером Петр Миклошко сделал всего один звонок.
В это утро чешские альпинисты просыпались неохотно. Первым вышел из палатки Богумил Слончик и боднул головой, приветствуя бодрствующих охранников. Они не выспались, заступив на дежурство в четыре утра, и проводили альпиниста хмурым, завистливым взглядом.
Без четверти восемь свою палатку покинул Новак. Делая вид, что утренняя зарядка доставляет ему удовольствие, он натурально сотворил ход вокруг лагеря, высоко поднимая и резко бросая вниз руки. Что это за упражнение и на что оно влияет, не знал даже сам Новак.
Он принял от подчиненного кружку с кофе, кивнул в знак благодарности и, часто зевая, делал мелкие глотки. От завтрака он отказался. Точнее, перенес его на более поздний срок.
В восемь ровно Новак по рации вызвал русских:
– Скоков?
– Да.
– Это Новак.
– Доброе утро.
– Здравствуйте. Вы не заспали наш вчерашний разговор?
– Помню хорошо.
– Ну и?..
– Я говорил с ребятами. Как насчет завтрашнего дня?
– Буду ждать с нетерпением. Слушаю вас.
– Дело в том, что мы действительно задержимся на сутки. У нас появился один больной. Нам желательно эвакуировать его на Большую землю. Вы как, не против, если мы воспользуемся вашими промежуточными лагерями?
– Вот в этом месте, Скоков, я должен злорадно засмеяться. Но делать этого не буду. Хотя… хохотну, конечно, если этот больной – вы.
– Нет. Лично я здоров.
– Имею право усомниться в этом. Так когда вас ждать?
– Часам к семи утра. Я отправляю с больным четырех человек. Они выйдут еще затемно… У меня к вам просьба, Ян. Вы не можете подождать их? Ну а уж потом тронетесь.
– Придется. Мне послать людей навстречу?
– …Нет, благодарю. Вы и так много для нас делаете. Оставайтесь на месте и будьте… здоровы.
– Спасибо. Вы сообщили поисковикам о больном в экспедиции?
– Вообще-то это не обязательно. Но за совет спасибо, я свяжусь с ними.
– Одну секунду, не прерывайте связь. Знаете, Скоков, я никак не могу представить себе вашу внешность. Вы кажетесь мне крутолобым, приземистым, с длинными руками. А ваш возраст в моем воображении колеблется от двенадцати до четырнадцати лет. Всего вам доброго.
Дав отбой, Новак приветствовал вставшего шефа и распорядился насчет завтрака.
– Проснулся аппетит? – на ходу спросил Кроужек.
– Да, – сжато ответил телохранитель, провожая глазами шефа до ледяной глыбы, пожелтевшей с одной стороны.
Скоков, возвращая рацию Шеелю, повторил за Новаком: «Всего вам доброго». И подумал, что Новак забыл добавить: «Передачу вел Сергей Доренко».
4
Наутро командир «Красного спасения» заметил разительную перемену в поведении Хорста Кепке: тот перестал выкатывать глаза на Алину, сидел в задумчивости.
Шеель сменил объект наблюдения и нашел, что Алина бледна, под глазами темные круги, ложка в руке подрагивает. Заметил и наспех заделанный шов на ее куртке.
И снова перевел взгляд.
Кепке поднял голову. Его глаза говорили: «Ты можешь думать все, что хочешь, Ларс».
Алина молчала. А значит, Шеель не вправе был обсуждать этот вопрос.
Он опустил голову и чуть слышно сказал:
– Ну-ну.
Алина незаметно кивнула Кепке: отойдем.
Он ответил ей тем же и не спеша пошел следом.
– Спасибо тебе, Хорст, – сказала Алина, останавливаясь. – Ты никому не сказал?
Кепке хмыкнул.
– Все уже в курсе.
– Я не об этом. – И она в точности повторила недавний ответ Хорста: – Пусть думают, что хотят.
– У них не хватит ума думать о другом. Им самим хочется засунуть кое-что кое-куда. – Он взял ее за руку. Женщина не сопротивлялась. – Я приду сегодня к тебе?
– Приходи.
Кепке тяжело сглотнул. Как просто и неинтересно: приходи. Приходи, и все.
Алина вымученно улыбнулась, глядя на помрачневшего Кепке.
– Если хочешь, Хорст, перед этим я могу надавать тебе по роже. Потом достану пистолет. Под прицелом пойдешь?
Кепке покачал головой:
– Нет. Не пойду. Это не то. Ты продаешься мне. А на высоте шесть тысяч метров мне проститутка не нужна. Ты ведь согласилась на это за мое молчание, так? Где ты была ночью?
– Зачем тебе это, Хорст?
– Ты встречалась с кем-то из чехов? Ты продаешь нас?
– Нет, Хорст, нет! Ты можешь мне не верить, но я просто решила погулять. Могу я одна прогуляться ночью?
Кепке засмеялся. Но неожиданно черты его лица стали суровыми.
– Хорошо, Алина. Я приду. Ты продаешься – я покупаю тебя. Но ты готовься! И если ты хоть раз пикнешь за ночь, я все расскажу Шеелю. Ты поняла меня?
– Да, Хорст, я поняла. Мне самой это на руку.
Кепке чувствовал на спине взгляд командира. Он небрежно взял Алину за подбородок и поцеловал. Губы немки были плотно сжаты. Хорст прикусил их. Алина ответила на поцелуй.
Вечером Шеель собрал возле своей палатки весь личный состав. Стараясь не смотреть на Кепке, он обратился именно к нему:
