Только он собрался осуществить свои планы, как камера погрузилась в полумрак. В нее попадал лишь свет с периметра дворика, и то как-то наискось.
И тут Кашинский совершил настоящий подвиг: он держал прутья еще полминуты – не меньше. Когда из-под воды абсолютно бесшумно появился Перминов и с еле заметным шипением втянул в себя воздух, Тритон, приподняв голову, хрипло прошептал:
– Отдирай меня, Серега… Прикипел, на хрен!
Сергей подал ему знак: «Тише!» Необходимо было определить, куда направляются обходчики с собаками. Если пойдут обратно, то придется ретироваться обоим и уже вдвоем держать проклятые железки. Другого выхода пока не было.
Но вот Перминов расслабился: обходчики поднялись по лестнице и скрылись за поворотом, который вел в караулку, а собаки составили компанию двум оставшимся на втором этаже караульным.
Кашинский вполз в камеру и сел на дно. Его, без грузового ремня, малость покачивало.
– Ну, и чего ты расселся? – спросил командир. – Полезли обратно, снаружи передохнем минут десять- пятнадцать.
И когда они выбрались из камеры, Кашинский, повторно готовя автомат к работе, неожиданно спросил:
– Я видел венок у тебя в сейфе: «Якову Моравецу от друзей». Зачем ты его припас, сынок?
Перминов долго глядел в глаза товарища. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос. И как объяснить старику, что он хотел спасти Якова, надеть, как порванную шляпу, ему венок на шею и бросить, глядя в глаза: «Это тебе от всей команды. Носи».
Та злость на друга уже прошла, венок не пригодится. Он понял и простил – и это главное. А с другой стороны, часто задавал себе вопрос: имел ли он вообще право судить Якова? Что он знает о нем с тех пор, как тот связался с командой генерала Воеводина? Что знает о причинах, которые толкнули его на все те поступки, которые он совершил? Да и без них получалось, что Сергей лез не в свое дело. Но ведь погибли люди. Пусть не по вине Якова, но при его участии, что ли.
Запутался. Не хочется думать об этом. Хочется домой. Всей командой.
Домой означало просто на родину, а дома как такового у Сергея больше не было. Его дом превратился в рыбацкую шхуну, которая дожидается его в нескольких милях отсюда. И тогда его слова, обращенные к любимой женщине, обретут окончательный смысл: «Я иду в море. Чтобы встретить утреннюю дымку, а потом ночную прохладу. Я пойду все дальше и дальше, и мне будут махать шестами плавучие маяки и вешки, и всегда под килем будет ровно семь футов. А ветер – только попутным».
Да, это было все, что мог обещать себе Сергей. Только это. И если Лене перед походом он говорил «мы», то теперь – только себе и от своего лица.
– Венок – это моя ошибка, – наконец тихо сказал он. – Ты уж прости меня, старина.
Собаки предоставлялись сами себе лишь на первом и втором – не считая полуподвальных помещений и внутренней площадки форта – этажах, там, где содержались заключенные. Внутренняя же площадка была предусмотрена для смены караула – мероприятие скорее формальное. С восточной ее стороны, где был выход из караульного помещения, на каменном возвышении, находящемся под навесом, часовые проверяли оружие. Для обитателей северной, южной и западной сторон, чьи камеры выходили во двор, это было, наверное, и показательно. Кто давно содержался в форте, уже привык к этому; классное оружие не производило на них сильного впечатления. Может, завидовали, что не могут овладеть им.
Андрей Кашинский рассказывал, что во дворе этого форта в 1990 году был расстрелян заместитель начальника иранской военной разведки, который «отвечал» за горный север Ирака, где жили курды. Его обвинили в предательстве. Суд вершился здесь, на Черепашьей скале. Так называемый «суд кенгуру», или самосуд.
Коридор между внутренними и внешними камерами был узок – чуть больше метра – и, по сути, замкнутым. Его разрывали лестницы, сходящиеся продолговатыми площадками, и два проема на юге и севере. «К ним не помешало бы по паре балконов», – пришел к неожиданному выводу Сергей. И действительно, со стороны казалось, что в этих местах не хватало примитивных ограждений: хотя бы перил. Пробегающие мимо собаки и прохаживающиеся часовые визуально попадали на край ямы. А в искусственной иллюминации форта они ступали, казалось, по воздуху, как призрачный всадник без головы. И пропадали в узком рукаве черно-серого коридора, чтобы снова появиться фантомами с противоположной стороны.
Если бы диверсантов было больше, они бы действовали по наработанной, классической схеме: снятие часовых, сигнал к началу операции выстрелом из гранатомета по одному из элементов системы обороны объекта, уничтожение караула, затем следовала основная часть акции и – по залпу – отход к средству высадки или доставки.
Часовых так и так снимать, а что касается системы обороны объекта, то это был заранее намеченный объект – антенны: уничтожение связи гарнизона с основными береговыми силами. Второе – это энергопитание. Хорошо, что кабель, проложенный под водой, не служил системой оперативного оповещения. Иначе при отключении питания и отсутствии связи с фортом на берегу возникшие неполадки могли посчитать как диверсию.
Сергей первым выбрался из полузатопленной камеры, когда в южном проеме промелькнули силуэты собаки и часового. Он сделал по двору длинный рывок к лестнице, минуя подстанцию, находившуюся прямо над ним. Когда он взошел на первую ступеньку, справа от него (с юга) оказалась караулка, а слева – подстанция и сразу за ней – узкий кольцеобразный коридор.
Командир взял высокий темп, который ему предстояло держать по всему коридору.
Кашинский мог страховать товарища лишь с одной точки, оставаясь на месте – непосредственно у камеры, из которой они вышли: он взял на себя южный проем. Этот открытый участок в десять метров был его.
Бег по кругу – так, наверное, можно было назвать действия Сергея Перминова. Он рассчитал все точно. Устремляясь по кольцевой, он догонял одного караульного с собакой, а позади него – на расстоянии половины окружности форта – шла другая пара.
