Камера слева, камера справа. Луч фонарика мечется из стороны в сторону, коридор кажется живым, и сама тюрьма, словно корабль, раскачивается на волнах.
– Капитан! Яков!
Камера слева. Камера справа.
– Капитан! Яша!
Кружилась голова; и от нескончаемых дверей, мелькавших перед глазами, казалось, что он пошел по второму кругу.
– Капитан!
Впереди лестница. За подъемом на следующий этаж столько же необычайно крепких, луженых глоток, требующих свободы.
Остановка. Рыщущий свет фонаря. Кажется, сейчас он скользнет по каменному полу и обнажит метровый слой воды под ногами, чье-то расплывчатое тело, посиневшее от нехватки воздуха лицо.
– Капитан!
Бег по кругу. Уже по второму. Нет, по третьему.
Остановка. Крик: «Яша!» Ответные крики – противные, липкие, безапелляционные, наглые. Следующая дверь.
Сумасшедший дом. Виварий. Снизу звучат выстрелы, словно это отстреливают непокорных или остервенело палят в восставших из мертвых собак.
Дверь. Крик – нахальный, издевательский.
Дверь. Крик:
– Я здесь! Здесь!
Дальше. Бегом.
Следующая дверь…
Стоп!
Сергей остановился так внезапно, что едва не упал. Он вернулся и, боясь, что больше не услышит ответа, позвал:
– Яков!.. Командир!
Долгая, нескончаемо долгая пауза и…
– Я здесь…
Вот и все.
Перминов тронул дверь рукой, коснулся ее как живого существа, к которому летели его мысли этих три долгих месяца. За которые он был разжалован в матросы, но благодаря своей вере и дружбе стал капитаном.
– Отойди, Яша!
Сергей наискось прошил крепкую дверь вокруг замка. Двинул по ней ногой. Достал «эмфибиен», и в дверь, выбивая щепки, вонзились последние пули. Отбросил пистолет.
Еще один сильный удар, и дверь открылась.
Яков стоял справа от нее. Он, казалось, прятался. Его дрожащая рука то ли скрывала неузнаваемое лицо, то ли защищала его от яркого дрожащего света.
Сергей, проглотив тугой комок в горле, молча протянул ему руки…
Николай Зацарный не находил себе места. Он не расставался с автоматом потому, может быть, что помнил напутственные слова Тритоныча: «Мне хороший стрелок нужен на судне, прикрывать нас будешь».
И еще сказанное кап-три чуть раньше: «Работы для тебя будет столько, что объешься».
Морпех не мог сказать себе, хочет ли он «объедаться». С одной стороны, хотелось, чтобы все прошло гладко, без единого выстрела, с другой – еще не выветрился короткий бой с морскими пиратами. Тогда Николай не отдавал себе отчета, почему он действует так, а не иначе. Работал на автопилоте, перебегая от одного иллюминатора к другому, давая одну очередь за другой. И… завидовал Кашинскому, его смелости, азарту, даже бесшабашности, с которыми он встречал противника. Фактически он выиграл бой еще до его начала, расставив все фигуры так, чтобы потом перещелкать их в считаные секунды.
Николай, стоя у правого борта, всматривался в ночь. Пройдет немало времени, прежде чем траулер примет на борт диверсионную группу, но постоянно казалось, что свинцовые барашки, посверкивающие при лунном свете, разбегутся, оставляя на ровной глади две… нет, три фигуры «фрогменов». Яков Моравец для морпеха был скорее всего неодушевленным, каким-то грузом – просто он не знал его. По этой же причине Николая мало волновало, спасут его или нет, лишь бы вернулись Кашинский с Перминовым.
Заработал мотор. Зацарный обернулся и поднял глаза к рубке. Уже во второй раз от расчетного места судно ветром отогнало на полмили, и Саксеев, не включая ходовых огней, снова вернул его в заданный район.
Да, фигово ждать, покачал головой морпех. Он дорого бы дал, чтобы оказаться на месте… Кашинского или Перминова? Нет, третьим бойцом амфибийной группы.
Они отходили уже втроем, вооруженные автоматическими винтовками. Кашинский сумел продержаться полчаса, загнав в воду остатки гарнизона – по его подсчетам, не больше пяти человек. Прежде чем обнять Якова, старик повторился: «Это было не легко. Кто бы что ни говорил. Это было чертовски трудно».
