– В том-то и дело, Дима. Мы искусственно должны направить это дело в нужном нам направлении. То есть: мальчик действительно из благополучной семьи, у него есть мать, отец. Если он настаивает на том, что он бездомный, после выхода в эфир программы его просто посчитают вруном, который пытается спасти свою жизнь. Ему не поверят.
– Да, – кивнул Аксенов, – этот вариант более выгоден. Но нет фотографии Саньки.
– К моменту выхода программы в эфир фотографии у нас должны быть, – твердо сказал Кавлис. – В моей практике был схожий случай. И мне понадобится твоя помощь.
– Тогда лучше приведи самого Саньку, – усмехнулся Аксенов.
– А вот этого я сделать пока не могу. Но верну его, чего бы мне это ни стоило.
Следователь ненадолго задумался.
– Не зря я про Надьку-то заговорил.
– Почему?
– Если дело с Санькиной фотографией выгорит, придется пообщаться с ее мужем, то бишь с моим свояком.
– Я помню, он работает на обувной фабрике.
– Директором, – Аксенов поднял указательный палец. – Это именно то, что нам пригодится. Если только, повторюсь, мы объявим мальчика в розыск и, как положено, покажем по ТВ его фотографию.
– Покажем.
– Завидую тебе, Коля, – снова вздохнул следователь, – ты самоуверенный, холостой. И почему только ты здесь не со своей командой?
– Об этом я тоже часто думаю, – ответил Кавлис, вспоминая своих боевых товарищей. – Кстати, можно воспользоваться телефоном?
– Почему ты спрашиваешь?
– Я хочу сделать междугородный звонок, – пояснил Николай.
– Да хоть в Штаты звони.
Кавлис набрал код Москвы и семизначный номер.
Михаил Зенин смотрел телевизор – и уснул. Руки лежат на подлокотниках кресла, голова запрокинута, храпит так, что в серванте звенят фужеры. Богатырский храп, как и положено бойцу бригады «Черные беркуты». Правда, теперь Михаил – бывший боец, спать стал в три раза больше, есть – раза в четыре. И мать кормит его чуть ли не из ложечки, боясь спросить, когда он устроится на работу.
Господи, думала она, хоть бы снова в бригаду не попал. Когда он дома – на душе спокойно. Лидия Сергеевна готова была на вторую работу устроиться, если б представилась такая возможность, но постаралась бы оставить сына дома.
Двадцать шесть лет Мишке, а трясется за него как за маленького. Уходит вечером: «Когда придешь, сынок?» – «Откуда я знаю, мам? – басит от двери. – Сегодня, наверное».
На той неделе Зенин познакомился с девчонкой и повел ее в ночной клуб. А у девушки до Михаила парень был – то ли из какой-то бандитской группировки, то ли одиночка, – но тоже борзый. И встретились они. Полулюбовный треугольник. Одиночка с поцелуями полез к девушке, норковой шапкой боднув на Зенина:
– Твой дружок?
Она от него отбивается, он что-то продолжает бормотать ей на ухо.
И снова:
– Твой дружок?
Как будто Зенин дворняга последняя.
– Да, – говорит Михаил, – я Дружок. А ты бы лучше себя обнял, а то рассыплешься.
Одиночка долго «въезжал». Наконец «въехал». Сбегал куда-то за другом. И нет чтобы попросить выйти, прямо у столиков потасовку затеял. Зенин сломал обоим носы, и они с девчонкой ушли. Правда, местные охранники попытались остановить Михаила, но он отвел одного в сторонку, о чем-то коротко поговорил с ним, и им разрешили выйти.
И вот сейчас ему снится девчонка: хрупкая, тоненькая, как кукла Барби. Но пока яхту не просит, одевается сама – в свое же.
– Миша… Миша, проснись.
– А? – Зенин долго смотрел на мать. – Что такое?
Мать боялась подобного звонка, но он все же прозвучал в тиши их квартиры. Что последует вслед за этим звонком, одному только богу известно.
– Тебе Николай Александрович звонит.
– Кто это? – не понял Михаил.
– Майор. Кавлис.
Зенин расплылся в улыбке, принимая от матери трубку.
– Николай? Здорово! – радостно приветствовал он друга.
– Привет, Миша. Не очень тебя отвлек?
