Чего он может ожидать? Скоро его переведут в общую камеру, где он уже не посидит в неподвижной позе. Скоро его осудят и спустят этажом ниже, где уж точно ничего не выждешь.
Нагиб, за смену уже дважды заступавший на этот пост, в очередной раз окликнул заключенного. Инструкции инструкциями, но хочется разобраться с внутренним состоянием, которое впору назвать тревожным; «родная» тюрьма с появлением этого заключенного превратилась для Нагиба в серпентарий.
– Эй! – Нагиб легонько пнул в дверь. И точно знал, что увидит ленивый поворот головы и холодный взгляд. Потом он погаснет за опущенными ресницами и совсем скроется за поворотом головы. Обратным поворотом. Голову бы ему свернуть. Как змее.
Нагиба частенько привлекали к допросам с пристрастием, когда нужно было проверить ребра арестованного на прочность, когда уставали оперативники, когда Мур-алай был в превосходном настроении. Громадный, под два метра, Нагиб буквально вырастал над жертвой. Намеренно долго, вгоняя объект в состояние трепета, он закатывал рукава, демонстрируя мускулистые волосатые ручищи. И не спускал глаз с жертвы, он словно гипнотизировал ее своими большими, на выкате, черными глазами. Большинство тех, над кем поработал Нагиб, не смели оторвать от него взгляд. Отчасти Мурат понимал их состояние, поскольку разок оказался как бы на их месте. Когда ему вырезали аппендикс, его непреодолимо тянуло заглянуть за ширму, установленную на груди, которой он был отгорожен от хирургов. Заглянуть, во что бы то ни стало увидеть кровь, рану, руки врача, копошащиеся в ней.
До тошноты, до рвоты необъяснимое вожделение.
– Эй!
Ленивый поворот головы, холодный взгляд… Не успеешь сказать «Чего вылупился!» – тут же отвернется. Нет, вернется в прежнее состояние ожидания.
Странное желание родилось в голове Нагиба: пойти к начальнику караула Кенану Озалу или дежурному следователю и сказать: «Арестованный из камеры 68 чего-то ждет». Вроде как предупредить, точнее, сообщить о своих наблюдениях, добавить, что на душе тревожно. Все.
Все?
Нагиб предвидел такой ответ. Даже продолжение:
Так здесь все ждут одного – освобождения. Некоторые смерти – физически, в душе же каждый надеется на чудо.
«Чего вылупился?!»
Не успел сказать.
Отвернулся.
Чутья у Мурата Нагиба было больше, чем у всех следователей следственного изолятора. Только он не мог четко воспроизвести свои мысли, связать их воедино. Его думы разбегались, как проворные ящерицы по песку. Но он видел их мельтешение. Как будто кино смотрел, где вырезаны все кадры, кроме каждого двадцать четвертого. Стремительный фильм. Дикая смена кадров, череда резких картинок, яростные скачки фигур, неистовая смена панорам…
У Мурата даже голова закружилась, когда он, прикрыв глаза, увидел фрагмент этого бешеного кино.
Впервые в жизни с ним такое. Оттого неуютно на душе.
И вообще Иваненко не похож на того человека, который, на взгляд Нагиба, мог взять в руки оружие и рискнуть освободить пленника. Он больше походил на шпиона, просочившегося во вражеский тыл: серый, незаметный – если не всматриваться, какой-то двухмерный, готовый сменить окрас и слиться со стеной.
Хамелеон.
Вот его товарищ ведет себя естественно. Плюс имеет габариты настоящего воина, каковым был и сам Нагиб. Он мерит камеру торопливыми шагами, нервничает, переживает, можно сказать, мечется в своей клетушке. Их командир… Про него и говорить не стоит – стоит поговорить о тех, кто его обрабатывал. Сейчас он на допросе у следователя.
Последний из этой четверки практически не отходит от окна, держась за прутья решетки. Мысленно перепиливает их. Считает собак у КПП, которые своим лаем не дают заключенным покоя. День и ночь лают, с ума можно сойти, как от храпа соседа. И привыкнуть к этому нельзя. Наоборот, с каждым часом, как с поворотом ключа, все больше лишаешься рассудка.
Нужно спуститься на первый этаж. Пролет забран крепкой решетчатой дверью, через прутья видны серый лестничный марш, небольшая площадка, скупо освещенная лампой, горящей вполнакала. Ее свет подрагивал, словно питание шло от дизельной станции или искрили провода, и разве что не было слышно характерного потрескивания.
Кроме обычного замка, открывающегося ключом, на двери был электрический. В случае бунта заключенных двери капитально блокировались с пульта на контрольно-пропускном пункте на том или ином участке.
Хранилище вещдоков находилось едва ли не под кабинетом следователя, откуда Марк совершил свой дерзкий рейд. Миновав два лестничных пролета, фактически он пойдет обратным маршрутом.
…На двери хранилища стояла стандартная пластилиновая пломба, соединенная с такой же печатью на косяке ниткой, сложенной хитрой петлей: ее не вытянешь, не нарушив пластилиновой пломбы. Сергей заглянул в скважину, прикидывая, какой ключ подойдет к замку.
Первая попытка оказалась неудачной. Длинный ключ вошел в скважину, но не проворачивался.
Второй…
Марк напрягся, услышав за спиной громкий звук, словно кто-то встал со стула, сдвинув его с места. Приготовил «добрый» нож, обоюдоострый клинок которого покрылся кровавой пленкой, и шагнул за угол.
Непредвиденная задержка. Но не такая серьезная, как если бы пришлось застрять в контрольной зоне
