Последняя вспышка полиомиелита накрыла детей пятьдесят четвертого года рождения, а я — с пятьдесят пятого. Во дворе у нас были мальчики, Витя и Юра, у которых последствия болезни одинаково проявились — сухая нога едва волочется. Родители Вити — врачи. Как и моя мама, положили жизнь на то, чтобы сгладить дефекты ребенка. У Юры мама дворник, а папа забойщик. К пятнадцати годам только пристальный взгляд мог увидеть легкую хромоту Вити, а Юра так и таскал ногу как сухую приросшую ветку.
За десять лет до этого: я стою рядом с мамой, она говорит с тетей Зиной, мамой Юры.
— Зина, твоего сына надо лечить! Можно уменьшить последствия осложнения полиомиелита.
— Та шо лэчыть? — Тетя Зина, как большинство людей у нас во дворе, говорила на суржике. — Та воно як Бог послал. Деньги коплю. Юрке на свершенолетье мотоцикл с батькой подарим. Пусть хоть хромой сынок, а при технике.
— Зина! Пусти эти деньги на лечение, на массаж, на Евпаторию. Днюй и ночуй в шахткоме, добейся путевки. Посмотри на Дробушей (родителей Вити), у них мальчик после той же болезни, а уже ходит лучше.
— Шо там Дробуши, кидаются грошами. Не, мы мотоцикл Юрке купим.
— Зина! Пойми разницу: или мотоцикл, или здоровый ребенок!
— Та он же никогда, врачи говорили, ногой не поправится.
— Полностью — нет, но сгладить можно. Зина, дело не только в ноге, у мальчика из-за хромоты искривляется позвоночник, а это большие проблемы в будущем.
Про будущее думали только такие мамы, как моя. Расставшись с тетей Зиной, мы идем к своему подъезду. Мама держит меня за руку. Но я чувствую, что она злится и мысли ее далеко от меня. Этого я ревностно не переносила.
— Витька дурак, — говорю я, — а Юрка вообще кретин.
— Зато ты хорошая воспитанная девочка, и речь у тебя культурная.
Мамины терпение, терпеливость и сдержанность не были следствием насилия над собственной натурой. Я тоже терпелива и сдержанна, но это результат самовоспитания, самоограничения, тренировки характера, рациональной установки, в большой степени — подражания маме, которая обладала естественной, а не искусственной мудростью. Говорят, что дурной пример заразителен. Но хороший пример заразителен не в меньшей степени. Мы невольно копируем человека, который нам нравится: перенимаем его жесты, мимику, берем на вооружение его словечки. При длительном общении, когда нам открывается нравственный мир человека, мы хотим, чтобы наш мир был не хуже, начинаем менять в себе то, что противоречит идеалу. Когда я говорю, что мне очень-очень повезло с мамой, я имею в виду именно счастливую возможность лепить себя с исключительного человека. И мне десятикратно повезло, что и моим детям досталась бабушка — нравственный камертон.
БАБУШИНСТВО (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Летом мама сначала с Никитой, а потом и с Митей уезжала к родителям моего мужа. Свекор был командиром части, расположенной на границе Украины и Молдавии. Райское место, дубовый лес, приятнейший климат, изобилие фруктов и овощей. Мучительные диатезы проходили у детей как по мановению волшебной палочки. В столицах они сидели на жесточайших диетах, а в Загниткове (так называлось место, где дислоцировалась военная часть) могли слопать полведра клубники с жирнейшей сметаной — и ни пятнышка, ни прыщика, никакого дерматита в помине не было.
Обстановка военного городка — это отдельная тема, которую если и освещают, то почему-то в форме описания муравейника, населенного насекомыми-извращенцами. Закрытые сообщества, конечно, имеют свои особенности, будь то военная часть за колючей проволокой или русское посольство за границей (и то и другое мне знакомо). Но в черном свете ведь и детсадовский утренник можно увидеть, сарказмом облить.
Загнитково в Одесском военном округе считалось хлебным местом, где командиры имели возможность озолотиться. До моего свекра так и случалось. Источник поступления денег был дармовым и безотказным. Часть представляла собой огромное хранилище боеприпасов. Пожарная безопасность — строжайшая, для ее соблюдения солдаты выкашивали траву по периметру ограды на двадцать метров внутрь от забора и за забором. Это — сено, а сено на Украине и в Молдавии — большая ценность. Сенные дивиденды можно было пустить в свой карман, и никакая ревизия не придерется. Но при моем свекре, Евгении Дмитриевиче, через год в домах появились ванные и туалеты. До этого удобства находились на улице, что мою свекровь, Алису Степановну, решительно не устраивало. Пешеходные дорожки, вымощенные деревянными крышками от ящиков из-под снарядов, заасфальтировали. И во многом другом Загнитково приобрело цивилизованное обличье. Прежние командиры, уходя в отставку, выезжали из ворот Загниткова на «Волгах» последних моделей. А родители моего мужа выкатили на скромном «Запорожце», на который едва наскребли.
Прошло много лет, Евгений Дмитриевич давно закончил службу. Бывшие сослуживцы осели в деревнях, украинских и молдавских. Прежде показательная военная часть при нынешнем украинском режиме представляет собой декорации для фильма-антиутопии, вроде «Сталкера». Но родителям моего мужа в Одессу везут и везут сельские гостинцы — мешки картошки, лука, чеснока, баллоны меда, соленья и варенья. Бабушка Алиса опекала детей однополчан, которые приезжали в Одессу учиться, а сегодня об их внуках заботится. Она такой человек — на помощь безотказный. Но и без её участия, уверена я, люди помнили бы добро, по-своему благодарили за то, что не свой карман наш дедушка-командир набивал, а теплые туалеты в их домах оборудовал.
А в начале восьмидесятых в Загниткове, который мои дети вспоминают как детский летний рай, мы, конечно, находились на особом положении. Дедушка в городке царь, бог и воинский начальник. Бабушка Алиса заведует магазином (о, сколько дефицитной одежонки нам перепало!). У прапорщиков, а их по специфике военной части большинство в городке, не только большие огороды, но и кролики, которых держат в отведенном месте: клетки в три яруса, буквой «П» занимают внушительную площадь. Никиту сюда не раз водили: показать новорожденных крольчат, покормить грызунов из дома принесенной морковкой, клевера в клетки подсунуть. Ребенок приобщался к животным. Ребенку не понравилось, что животных держат в неволе. В один из дней, ушмыгнув от бабушки, он прибежал на кроличий двор и открыл все клетки. Переполох случился отчаянный, когда народ вернулся с работы, а кролики успели вкусить свободы. Прапорщики, жены и дети прапорщиков носились по территории части и отлавливали поголовье. Но поди разберись, где чей приплод.
— Какая зараза! Чье дитё клетки открыло? — неслось по территории.
Что именно «дитё», ни у кого сомнений не вызывало, селяне определяют возрастную преступность легко. Если в доме окно разбито и рама выворочена — так это новенького лейтенанта подпоили, он дверь с окном перепутал. Если женские портки на ветках висят — так это Оксанкино исподнее улетело, сколько ей говорили: прищепками крепи, а она на веревки бросает выстиранное для всеобщего летучего обозрения. Клетки кроликов мог распахнуть только ребенок. Вопрос: чей?
— Хто, хто натворил? — неслось со всех сторон.
— Командиров внук.
— А! — заминка. — Ну, так… то Никитка поыграв…
— Шкуру содрать, кто клетки открыл?
— Говорят, Евгеньдмитрича внук…
— Нашим бы открутили башку… А с командырова внука хто спросит?
— Серенькие — мои, не цапай! Твои с белыми пятнами. Шо я, без глаз? Шо я не видела, каких твоя пестрая рожала?
— Бабы! Слева заходите, кролей гоните до клеток. Где у вас, бисовы дочки, слева? Оно же по-вашему справа!
— И хто нам цию муку справыв? Чия дитына?
— Командирова…
— Тады ловымо без последствиев.
