иностранному. И ты изъяснялась не по-русски, кстати. Во-вторых… Неужели ты можешь представить, что два мальчика общаются как слащавые барышни? Один: «ты пуся!», другой: «ты муся!» Какие пуси-муси у нормальных мальчишек?
Мама обладала счастливым и редким среди женщин даром не делать из мухи слона. Даже когда, по моему мнению, вместо мухи был крокодил, мама утверждала, что до слона ему далеко. Истерические тревоги и преувеличение опасности мама считала личной забавой: хочется тебе нервничать — на здоровье! Но не выплескивай свои эмоции на окружающих. Тем более — на детей. Никто не должен расплачиваться за чужое настроение. Плохое настроение, отыгранное на других людях, — признак дурного нрава.
Прежде я задавала себе вопросы: «Как бы поступила мама? Что бы она сказала, сделала?» Так другие люди восклицают: «Господи, подскажи!» Но Бог не любит, когда его тревожат по пустякам. И не каждому ведь повезло иметь мудрую маму.
Теперь я все реже себя спрашиваю. Постарела. Да и то сказать: должен человек своим умом жить, не тревожа Бога или память мамы.
МЕКСИКА
У нас было две длительные командировки в Мексику — в общей сложности семь лет. Жизнь за границей имеет свои негативные стороны, но сейчас говорить о них не к месту. Мы с мужем, тридцатилетние, находились на пике физической формы. Мы приобрели друзей, которые до сих пор — близкие, с которыми сообща растили наших многочисленных детей. Для них Мексика стала второй родиной.
Долго раздумывая, какими штрихами, не углубляясь, не уходя в сторону, описать этот период семейной жизни, я решила обойтись малой кровью. Вставить в книгу часть давнего своего рассказа — то есть не нового, уже публиковавшегося. Утех, кому придется перечитывать по второму разу, прошу прощения.
Замечательная английская писательница Айрис Мёрдок устами одного из своих героев говорит, что культурный человек может испытывать глубокое унижение, находясь среди иностранцев и не владея их языком. Это — чистая правда.
Поскольку о длительной командировке в Мексику было известно заранее, я решила подготовиться и взять уроки испанского языка. Репетитор хвалила меня за успехи в грамматике и долго (за те же деньги) втолковывала главную проблему русских за границей — боязнь вступить в общение из-за возможных ошибок в речи. Американцы не дрейфят, немцы не опасаются и прочие французы не боятся, имея десяток слов в багаже, раскрывать рот. А русские, этакие великие немые, придавленные в нескольких поколениях железным занавесом, даже прилично зная язык, хлопают глазами и заикаются.
Словом, психологически я была готова преодолевать национальные комплексы. Но к моменту приезда в Мехико оказалось, что в моей памяти осели только местоимения — я, ты, он, она и предлоги — на, в, над, под. С местоимениями в испанском обошлись лихо, их отбросили. Например, мы говорим «я работаю», а по- испански просто «работаю». Ясно же, что не «он работаю». Общаться с помощью одних предлогов затруднительно даже самому раскрепощенному итальянцу.
Такой жизнерадостной идиоткой, как в первые месяцы за границей, я не была никогда. Улыбалась направо и налево: извините, я вас не понимаю — улыбка; похоже, мне сказали комплимент — не благодарю, но на всякий случай рот растягиваю; все смеются, наверное, анекдот рассказали — подхохатываю.
Изучать испанский язык я пошла в государственный университет на факультет для иностранцев. Чтобы не тянуть кота за хвост, записалась на интенсивный курс — пять часов занятий каждый день.
В интернациональной группе из десяти человек я была единственной русской. Более всего меня восхитили корейцы и японцы. Они честно выполняли громадное домашнее задание, старались до испарины, но… Логика языка, отличного от их родного, не давалась, они говорили с чудовищным, не поддающимся расшифровке акцентом. Восточные трудяги оставались на «второй год» после каждого трехмесячного курса и упорно продолжали учебу. Когда теперь я слышу речи о великом будущем азиатского региона, верю безоговорочно.
Суть методики преподавания родного языка как иностранного та же, что и при обучении щенка плаванию. Через две недели нас заставляли читать газеты и смотреть мыльные оперы по телевизору, потом пересказывать их на уроках. Газетную статью я за завтраком подсовывала мужу: «Скажи мне быстренько, о чем тут речь». Мыльные оперы, которые действовали на меня как снотворное, сочиняла сама, обнаружив, что преподаватель их не смотрит, а корейцы и японцы не выдадут по причине дружественности и оторопи от разницы в понятом сюжете.
— В семью Хуана и Лючии, — отчитывалась я на занятиях, — приезжает сестра Лючии Тереза. Она беременна, но не от своего мужа Идальго, а от сына его шефа Рамиреса. Рамирес влюблен в Марию-Елену, свою мачеху, но под действием наркотиков, которые ему ввела Тереза, и после автомобильной катастрофы, в которую он попал со своим другом Игнасио, прямо на больничной койке вступает в интимные отношения с Терезой. Мачеха Рамиреса Карменсита влюблена сразу в двоих — Хуана и Игнасио. Но она благородная женщина и предлагает Лючии, то есть Терезе, усыновить будущего ребенка. Неожиданно обнаруживается, что служанка Терезы на самом деле ее родная мать, а ее настоящий отец, который соблазнил служанку сорок лет назад, также родной отец Хуана и одновременно противник по бизнесу шефа Рамиреса, то есть мужа Карменситы.
Делаю паузу и поднимаю глаза на преподавателя.
— Молодец, Наталья! — хвалит она меня. — Достаточно. Я вам говорила, что, несмотря на примитивность сюжетов, теленовеллы, благодаря исключительно простому языку, будут вам полезны в освоении бытовой лексики.
Я облегченно вздыхаю и закрываю шпаргалку, где записаны десяток глаголов: любить, ревновать, беременеть, рыдать, ненавидеть, соблазнять, рожать, врать, лукавить, обманывать и список испанских имен. К следующему уроку я решаю половину героев умертвить. Например, посадить их в самолет и шмякнуть об землю, потому что я уже запуталась, кто от кого забеременел.
Ежедневный водопад новых слов выявил замечательную особенность моей памяти: она похожа на сито, в которое слова проваливаются со свистящим звуком. Звук — это напоминание о том, что слово мне уже встречалось, пять раз я спрашивала его значение у мужа и у детей, которые без насилия над личностью, за мультиками и боевиками, быстрее меня постигают испанский, три раза смотрела перевод в словаре — и все равно не помню. Те слова, которые удерживаются в памяти, имеют вредную привычку подменять значение друг друга. Особенно это касается созвучных слов.
Меня заклинило на цепочке слов — хабон, Хапон, хамон. Они соответственно обозначают: мыло, Япония, ветчина. Ну никак я не могла отличить ветчину от Японии. В магазине, указывая на ветчину, просила отвесить мне полкило мыла.
Нас предупреждали: поздним вечером в парке лучше не гулять, могут грабители и прочие хулиганы напасть. Но чтобы в чудном парке, забитом мамашами и детьми, среди бела дня, на меня, мирно прогуливающуюся, пока дети на каруселях кружатся, напал грабитель — такого я не ожидала. Да и сам грабитель был на удивление симпатичный молодой человек, в темном костюме, белой рубашке, при галстуке — ни дать ни взять обычный клерк, выскочивший из офиса пообедать. Но вот, поди ж ты, всяко бывает. Подошел и вежливенько заявил:
— Сеньорита, прошу прощения, дайте мне ваши часы, пожалуйста!
Мое общение с мексиканцами напоминало тогда разговор по радиотелефону через тысячи километров: они говорят и ждут несколько секунд, пока сообщение дойдет до меня, то есть я его мысленно переведу. Перевела. И возмутилась. Часов мне было жалко — совсем новенькие, и наглость грабителя пробудила во мне бойцовские настроения. Что он может со мной сделать? Я орать начну, народ сбежится.
Орать я не начала, но, прижав руки к груди, кистью правой руки закрыла запястье с часами на левой. Грозно посмотрела на грабителя и отрицательно покачала головой. Боковым зрением я уже присматривала, кто бросится мне на помощь. Ворюга удивился моему мужеству, даже брови у него вверх полезли, но не
