ласков и шаловлив. Он любил садиться детям на головы, ковыряться клювиком в волосах, а потом как бы невзначай — цап за ушко! Гоша прожил больше года и умер неожиданно: скакал, скакал, а потом упал и лапки кверху. В квартиру еще не провели телефон, поэтому семилетний Никита помчался на улицу, к автомату, звонил мне на работу и рыдал в голос:
— Мама, Гоша умирает, а бабушка не хочет «скорую» вызывать.
Я успокаивала ребенка, говорила, что для птичек «скорая» не предусмотрена. Говорила и слышала посторонний гул взволнованных человеческих голосов. Таксофон стоял во дворе, около него всегда толпилась очередь. Люди подумали, что Гоша — это братик плачущего мальчика, а бабушка у них — эсэсовка.
Гошу мы быстро сменили на Яшу, потом на другого, третьего Яшу — с именами более не мудрили. Все последующие попугайчики были также лингвистически бездарны, диковаты и отчаянно вольнолюбивы. Они от нас улетали. Я считала, что попугайчикам надо давать летать, чтобы мышцы не атрофировались. Хотя гадили они в своих полетах по квартире немилосердно. Рано или поздно очередной Яша находил щелку в форточке и вырывался на свободу. Меня утешала мысль, что он приземлится на чьем-то балконе, ведь многие знакомые именно таким образом завели волнистых попугайчиков. А к нам только раненая ворона один раз прилетела. Вылечили, улетела, «спасибо» не сказала. Клетка скоро переехала в гараж и заняла свое место на стеллаже рядом с пустым аквариумом. Древние инстинкты не позволяли нам выбрасывать ненужные вещи — на случай «вдруг» — вдруг нам или кому-нибудь пригодятся.
Не могу сказать, что я сильно горевала по улетевшим птичкам, да и дети тоже. Я не очень люблю животных, с которыми отсутствует эмоциональный контакт. Кошка, собака, лошадь, корова, свинья, коза с вами не разговаривают, но отлично понимают вашу речь, реагируют на ваше настроение — между вами возникает эмоциональный контакт, который и ценен в общении с животными, он-то и дарит радость особой трогательности, которую не способен доставить вам человек. Но какой, скажите на милость, может быть эмоциональный контакт с лягушкой, змеей, ужами, кроликами и даже с птицами, у которых мне не нравятся холодные глаза-бусинки? Рыбы хоть плавают релаксично красиво.
Никите исполнилось двенадцать лет, когда мы решились завести собаку, подарить старшенькому на день рождения. Двенадцать лет, точнее, от девяти до тринадцати, — самый вредный мальчишеский возраст. Недаром их в этот период называют пацанами — мины замедленного действия, нашпигованные в пороховую бочку. У нас полный комплект боезарядов: Мите девять, Никите двенадцать.
Умом я, конечно, понимала, и знания, почерпнутые из доступных книг по детской психологии, подтверждали, что если мой сын бьет по футбольному мячу и разбивает окно соседей, если он поджигает кнопки в лифте, если он привязывает за веревку кошелек и прячется в кустах, дожидаясь прохожего, который потянется за находкой, и так далее — если он и хулиганит, то не потому, что мой мальчик умственно отсталый генетический рецидивист. Просто он испытывает: себя и мир, себя в мире. Что будет, если я вот так? А если этак? Период такой, пацанский. Но, с другой стороны, я не могу погладить по голове сыночка Митечку, как бы нечаянно весь набор «Юного химика» смешавшего в кастрюле и поджегшего на плите, и благодушно объяснять: «Ах, милый, это у тебя период провокационной агрессии. Кастрюльку мы выбросим, а квартиру проветрим. Жаль, что на улице тридцатиградусный мороз». Когда у тебя через день то соседское окно, то потеха над прохожими, то кнопки в лифте, то «Юный химик» — терпения не хватает.
Если суммировать наши многодневные педагогические беседы, то это выглядело бы следующим образом.
Я спрашиваю, чего дети хотят, чтобы исправить свое поведение, вести себя нормально и ответственно.
— Собаку! — заявляет Никита.
— Мне собака не очень, — кривится Митя и получает толчок от брата. — Но если Никита хочет, я тоже хочу собаку.
Далее я пускаюсь в рассуждения про жертвы, на которые им придется пойти, ведь собака требует большой заботы и внимательного воспитания.
Никита на все готов:
— Конечно, мамочка!
Митя уточняет:
— А что я должен делать? Это Никите на день рождения собака.
Очередной тычок от старшего брата, и Митя, прирожденный юморист, спрашивает:
— А если собака нагадит папе в ботинки?
Накал педагогического пафоса падает, наставление превращается в фарс. Дети смеются, я кусаю губы, чтобы не расхохотаться.
Хмурю брови:
— Вы не готовы завести собаку. Вспомните «Маленького принца» Экзюпери. Мы же читали!
Никита не помнит, но соглашается:
— Ага.
Митя помнит, но не переносит чрезмерной похвальбы:
— Так себе книжка.
— Весь мир восхищается, — пеняю я, — а вам не угодил Экзюпери. У него есть фраза, которая стала знаменитой: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
— Мы еще никого не приручили, — напоминает Никита.
— Может, тогда лучше никого и не приручать? — размышляет Митя.
— Сыночки, я делаю вывод, что вы не готовы завести собаку.
И мы возвращаемся на очередной круг обсуждения — желаний и хотений, ответственности и обязанностей. Я настойчиво внушаю, что желания нерушимо связаны с обязанностями, а хотения — с ответственностью.
Итогом покаянного обещания Никиты вести себя хорошо и ответственно воспитывать собаку становится его условие: он выбирает породу. Мое абсолютное условие: собака не должна быть кобелем.
Потому что я однажды познакомилась с женщиной, которая гуляла в сквере с маленьким терьерчиком. Памятуя брачные страдания кошки Марго, уборку квартиры после семяизвержения ее женихов, я спросила, подбирая слова:
— А как он решает половые проблемы? Иными словами, с кем живет?
— Со мной, — ответила женщина. — Ему часто надо.
Я безуспешно старалась убрать с лица шоковую оторопь.
— С моей ногой, — уточнила женщина. — Запрыгивает, ну и… наяривает. Или еще пушистый старый тапочек отчаянно пользует.
— Приспособился, разбойник, — только и сказала я, попрощавшись и быстро уходя.
Мне в доме решительно не нужен кобель, который станет пользовать мою ногу или развлекаться на глазах у детей и гостей со старой обувью. Только девочки! Собака должна быть женского пола! Девочки не наяривают.
Никита выбрал ризеншнауцера. У его любимой тетушки, моей двоюродной сестры Тамары, была ризеншнауцер Лада, ласковая милая собака, к сожалению, рано умершая.
Когда я впервые увидела на фото, а потом в натуре взрослых собак этой породы, первой мыслью было: «Ужас! Черт на четвереньках». Крупная черная псина, с мускулистой грудью, с торчащими ушами- рогами, с челкой, закрывающей глаза, с бородой…
Позже, купая нашу Дольку, я ловила себя на приговариваниях:
— А сейчас мы девочке помоем бородку и расчешем. У всех хороших девочек борода всегда в порядке.
Ныне, кажется, поменялись стандарты собачьих экстерьеров, и над ризеншнауцерами более не издеваются, оставляют такими, какими те рождаются, — с хвостами дворняжек и с висячими ушами. Но двадцать лет назад, когда мы покупали щенка, у него вместо хвоста был обрубочек. И всю свою жизнь наша собака на даче не могла отразить атаки слепней — те жалят, а отмахнуться нечем, вертится, бессильная, на месте.
А в два месяца ризенам оперировали уши — отрезали три четверти. Как известно, в ушах находится
