— Долли! — заорала я. — Ну-ка иди сюда!
Мужчины стояли в ряд, так получилось. Шеренга:
Женя, двадцатидвухлетний Никита, девятнадцатилетний Митя.
Долли не шла мимо нас, она ползла, виноватая, испуганная — на полусогнутых лапах.
Меня поразили исказившиеся в гневно-брезгливой гримасе лица моих мужчин.
— Шлюха! — процедил Никита.
— Проститутка! — выплюнул Митя.
— Гулящая! — обругал Женя.
Еще двадцать метров, до дома, пристыженная Долли ползла на брюхе. Я не заметила, как ушла хозяйка сеттера. Я обрушилась на моралистов:
— Долли только собака! Животное! Как вам не стыдно! Нашлись домостроевцы. Если так реагируют на собачий грех, то что же раньше доставалось девушкам, нагулявшим ребенка?
Мне было заявлено, что стародавние девушки их не интересуют, а Долли надо немедленно сделать аборт или укол, или еще чего-то, ветеринары знают, и ты в собачьей медицине разбираешься, но чтобы Долька избавилась от результата грехопадения.
Гнев мужской был настолько поразителен, абсурден и силен, что я не нашла ничего лучшего, как пообещать, что результаты случайной вязки не появятся на свет.
Таким образом, беременность Дольки мы держали в секрете. То есть она молча толстела, а я говорила про то, что зимой собаку не спасти от ожирения.
В день, когда пришло время Дольке рожать, я работала дома, редактировала статьи. Долька пришла ко мне, легла рядом с письменным столом и принялась жалобно стонать.
— Что с тобой? — спросила я. — Опять какую-нибудь дрянь на улице сожрала?
Опираясь на костыль, зашла мама. Мы смотрели на собаку. Долька стонала необычно, будто сама удивляясь боли, которая ее мучает.
— Я не знаю, как сказать, — покачала головой мама.
— Ты думаешь, она рожает?
— Вот именно.
Отношения с ветеринарами у меня не сложились. Отношения были телефонными. Трижды Долька тяжело болела, я звонила ветеринарам, которых рекомендовали знакомые. Мне отвечали: «Сегодня приехать не могу. Если ваша собака до завтра не умрет, то позвоните, подъеду». Советы, правда, давали толковые. Как в свое время я проштудировала «Педиатрию», когда Никита болел, так освоила и «Ветеринарию», когда у Дольки случился жесточайший цистит или напал кровавый энтеритный понос. Шла в аптеку, покупала человеческие лекарства, рассчитывала на собачий вес, делала уколы, давала таблетки, вливала в пасть микстуры — выхаживала.
Собачьи роды теоретически были мною тоже освоены. Но когда к вечеру стало ясно, что Долька сама разродиться не может, я забила тревогу. Написала на листочке название лекарств, которые срочно требуются, и погнала Никиту в аптеку.
Сын звонит оттуда:
— Мама! Лекарства продавать отказываются. Говорят, ты своей подружке аборт подпольный хочешь сделать.
— Дай трубку провизору!
— Это кто?
— Продавец в аптеке. Девушка! — заорала я в трубку. Девушке, как потом рассказывал Никита, было за шестьдесят. — У меня собака помирает в родах. Седьмой час схватки. Она старая, забеременела случайно, мы не можем ее везти в клинику, как предлагают ветеринары, потому что по дороге всякое может произойти. Я вас прошу как мать мальчика, который сейчас перед вами стоит! Как хозяйка собаки, которая нам очень дорога. Она член семьи, она умрет не разродившись, если не стимулировать родовую деятельность! Я вас очень прошу!
Мои пламенные сумбурные речи подействовали, Никита привез лекарства. Я делала Дольке уколы по схеме, и на свет появились два желтых пузыря, которые Долька один за другим прокусывала, и мы видели черных слепых мокреньких крысят.
Рождение щенков по эмоциональному накалу, конечно, уступает рождению человека. Но все же. Доморощенные акушеры, мы — вся семья, были возбуждены и трепетны. И тут я замечаю, что щенки-то ненормальные. Долька их облизывает, подгребет к сосцам, но сами они еле-еле передними лапами сучат. На следующий день страхи подтверждаются — щенки наполовину, задней частью тела, парализованные. Никому ничего не говорю, хватаюсь за ветеринарную литературу, главы про выхаживание новорожденных я еще не читала. И едва не верещу от счастья, узнавая, что «некоторым неопытным заводчикам кажется, что у новорожденных щенков парализованы задние ноги…» Это нормально! Природа заложила в них, слепых и беспомощных, способность грести только передними лапками, чтобы дотянуться до маминых сосков с молоком.
Мы наблюдали, как открываются их глазки, как крепнут задние ножки, как трогательно они спят, а если не спят, то обязательно хотят есть, и Долька покорно ложится на бок, а щенки, высосав из одного соска, ползут к следующему. Не десяток щенков в помете, лишь двое. Молока — залейся.
Долька, кормящая мать, на нас глядела с мучительным оправданием: «Да! Службы не несу. Не лаю, не охраняю. Но у меня уважительные причины! Я — мать. И этим все сказано!»
Два месяца мы наблюдали взрослеющих собачат и Дольку в непривычной роли строгой мамаши. Это был период нестираемых улыбок. Женя, Никита, Митя, придя домой, скинув верхнюю одежду, мчались смотреть на щенков. Поражались тому, как подросли за день, как потешно стали играть друг с другом. С лиц моих мужчин-моралистов, которые тогда, на даче, обзывали нагулявшую Дольку последними словами, которые требовали извлечь из нее возможные последствия, не сходило блаженное умиление: какие потешные ребята у нас завелись!
Поначалу щенков именовали Мальчик и Девочка. Мне показалось это обидным. Мальчик стал Патриком, поскольку в литературу ворвался Патрик Зюскинд, а Девочка — Евой, потому что… Имя Ева не требует объяснений. Для собаки это нелепая, неправильная кличка. Но в романе «Школа для толстушек» я все-таки назвала щенка ризеншнауцера Евой — в память о нашей маленькой шалунье.
Оба щенка, выращенные на избытке маминого молока, имели прекрасную блестящую черную шерстку и, если судить по ветеринарным книгам, сильно обгоняли ровесников в развитии. Патрик был головастым увальнем, основательным мужичком, не склонным к глупым забавам. Ева — капризная девица, вечно провоцирующая брата: прикусит ему хвост — и деру. Они носились по квартире, мы плавились от смеха.
Женя приказывал Долли:
— Архаровцев приструни!
Долли с рыком встает. Тут же прибегают щенки, лезут ей под брюхо, присасываются. Один-в-один скульптурная группа: Ромул и Рем — символ древнего Рима.
Мы не могли оставить в семье Патрика и Еву.
Долька и ещё две собаки с такими же охранными комплексами? Исключено. Бабушке лучше не становится. Мальчики-студенты уже работают. Это наша с мужем твердая установка: мужчина должен работать, сам зарабатывать на жизнь. Начиная с третьего курса университета. Мы, конечно, не гнали их трудиться по специальности на низовых должностях. Но мы рассказывали, как сами подрабатывали, будучи студентами. Да и сыновьям хотелось финансовой независимости.
Знакомые стращали — пристроить беспородных собак невероятно сложно, почти невозможно. Мол, стоять вам на Птичьем рынке с умоляющими выражениями на лицах — «возьмите собачку, добрые люди».
Вначале, как известно, было слово. То есть первым делом требовалось найти слово, определяющее природу щенков. По маме и папе они высокопородистые, но родители проходят по разным категориям. Папашку я видела. Отличный пёс — шоколадно-рыжий, игривый как ртуть. Внешне — ничего общего є Долькой. Слово нашлось — метисы. Далее было составленное мной объявление в Жениной газете, в московском выпуске «Комсомольской правды»: «Метисы ризеншнауцера и ирландского сеттера, мальчик и девочка, отлично выращенные, прекрасного здоровья. Отдаем в хорошие руки после предварительного
