— Суслик!
— Ну что — Суслик? Твой муж недееспособен, тебя легко разведут. Я же не предлагаю его в дурдом сдать. Сама говорила — он ничего не понимает, для него ничего не изменится. А я хочу видеть тебя каждый вечер. И детям твоим нормальный отец нужен. Думаешь, я не справлюсь?
— Дима, я не могу. — Анна прижалась к нему и замотала головой.
— Почему?
— Не знаю, но не могу.
— Хорошо. А если бы он умер? Ты бы вышла за меня?
— Конечно, не задумываясь. — Анна ответила именно не задумываясь.
— Так задуши ты его, отрави, прибей к чертовой матери! — воскликнул в сердцах Дима.
— Ладно! — усмехнулась Анна. — Как ты скажешь, так я и сделаю.
Она заговорила о том, что им нельзя ссориться. Каждое свидание — как подарок, которым нужно наслаждаться. Нужно подождать — все как-то решится. Главное, что они любят друг друга. Правильно, соглашался Дима, но что, кроме своей любви и женитьбы, он может ей предложить? Какие поступки совершить? Может, с балкона прыгнуть? Все зависит от нее, он должен ждать ее милостей, он раб своей любви, а она — властелин. Такое распределение ролей ему не нравится и долго существовать не может.
Не словами, а нежностью и ласками Анна принялась доказывать: посмотри, кто здесь рабыня, а кто хозяин. Дима едва не обезумел от переполнивших его чувств. Эта женщина, похожая на цыганку, — настоящая колдунья, она может лишить разума своим тихим смехом и прикосновениями.
То, что Анна говорила сестре о жрицах любви, она знала лишь теоретически. Сама она в любовном этюде всегда предпочитала быть инструментом, а не исполнителем. Но теперь, движимая желанием утешить Диму, сделать ему приятное, она вспомнила, что читала, видела, слышала о любовном мастерстве, что желала, но ленилась делать. Она стала исполнительницей, пустившей в ход не только подушечки пальцев рук и ногти, но и распущенные волосы, соски, губы, язык. Она дразнила его, подталкивала к краю вершины и убегала. Снова, уже другим путем, вела его к пропасти, но останавливалась у самого края. Давала ему секунду на передышку и опять увлекала в бездну. Анна не знала, где она этому научилась, откуда у нее взялись эти инстинкты и уловки. Она импровизировала — и ни одна нота не фальшивила. Дима был уже не Димой, а существом, сотрясаемым судорогой страсти, безумцем, готовым на все, лишь бы эта страсть не кончилась, ни капли рассудка, только животная потребность в чувственном удовольствии. Если бы она хлестала его по щекам, он бы продолжал стонать от неги, если бы она занесла нож над его грудью, он бы бросился навстречу острию. Анна, едва касаясь, языком провела по его нижнему веку и приказала: “Заплачь, любимый!” — и его тело содрогнулось от рыданий.
Она не испытывала и десятой доли его возбуждения, ею двигало желание доставить ему приятное. И она понимала: это власть. На миг, на час, на год, навечно — колоссальная власть над иррациональным и животным, что спрятано в человеческом теле. Она обладала этой властью и раньше, но обладала по праву рождения женщиной, а теперь — сознательно. И все-таки Анне больше нравилось быть инструментом, а не исполнителем. Хотя почему бы иногда и не размять пальчики на клавишах?
Выставить себя в качестве рабыни не получилось. Напротив, он попал в еще большую зависимость от нее. И эта зависимость делала Диму капризным и требовательным. Он хотел видеть Анну каждый день, звонил, подъезжал к центру и дежурил в машине. Снова вечерами дети оставались одни — ни мамы, ни тети Тани. Уходила Галина Ивановна, а тетя Ира не хотела их видеть, даже если Кирюша плакал.
Однажды утром Дарья не выдержала и устроила скандал.
— Где вы ночуете? — набросилась она на мать и тетку. — Почему вас никогда нет дома?
— Мы? — удивилась Татьяна и посмотрела на сестру.
Сама она, выполняя намеченные мероприятия по окольцовыванию Самойлова, переехала к нему и изредка заглядывала домой. Анна махнула на нее рукой — со своим бы кавалером разобраться.
“В самом деле, — подумала Анна, — какой-то выездной публичный дом устроили”.
— Я Кирку люблю, — продолжала Дарья, — но я не нянька. У него мать есть, в конце концов? А вы, тетя Таня? Сами с дядей Васей разговаривайте. Он меня расспрашивает, а вы все лечитесь и по театрам ходите. Уже, наверное, по второму разу все спектакли посмотрели. Такая прямо болезненная театралка стали! У тети Иры вообще крыша поехала. Мама, я тебе серьезно говорю! Я вчера попросила ее полчаса с Киркой посидеть, пока я к подружке сбегаю, так она даже дверь не открыла. Представляешь? У меня каникул неделя осталась, а еще ничего к школе не куплено.
— Дочь, я тебя поняла, — остановила ее Анна. — Завтра едем в магазины. На выходные — в дом отдыха на Истру. Хорошо? С тетей Ирой я поговорю.
Сусликов будет вне себя от негодования. Он планирует в субботу шашлыки в Бирюлевском парке.
— И чтоб кто-то из вас вечером был дома и Кирку укладывал! — поставила условие Дарья.
Когда она вышла, Татьяна повернулась к сестре:
— И чем же ты ночами занимаешься?
— Тем же, чем и ты, — буркнула Анна.
— Да? — поразилась Таня. — И молчала! Кто же наш избранник? Кто порушил скалу верности?
— Иди к черту! — отмахнулась Анна. — Ты сможешь сегодня вечером быть дома?
— Нет, не смогу. Мне обидно — с сестрой родной не поделилась.
— Сестра родная, ты в курсе, что через пять дней начинается учебный год? Или ты уже уволилась?
— Я в курсе. Анька, ну расскажи — кто он?
— Потом, мне некогда. — Анна поднялась из-за стола.
Она отправилась в соседнюю квартиру. Ирина умывала Юру в ванной. Ожидая их, Анна стала на весы. Не может быть! Тридцать пять килограммов! Столько она весила в младших классах. Анна подняла весы: так и есть, колесико сдвинуто. Она установила его правильно, взвесилась и сразу “поправилась” на двадцать килограммов.
— Ирина! — закричала она на вошедшую подругу. — Ты подкручивала весы? Отвечай!
— Да! Я кормила его на свои деньги!
— Дура! Идиотка! — разошлась Анна. — Врач, называется! У него ожирение сердца. Ты смерти его хочешь? Ты знаешь, как трудно ему сбросить каждый килограмм!
— Не кричи на меня! Кто ты такая, чтобы мне указывать! Да, я — врач, а ты недоучившаяся выскочка.
— Все! Хватит! Ты нас всех достала! Через неделю тебя здесь не будет. Готовься к переезду.
— Подожди, — испугалась Ирина. — А как же Юра?
— За ним будут ухаживать две медсестры. Одна днем, другая ночью.
— Аня, не делай этого, пожалуйста! — Ирину трясло мелкой дрожью.
— Ты посмотри на себя. — Анна сбавила тон. — На кого ты стала похожа? Нет, вопрос решен. Если тебе негде жить, я помогу снять квартиру и найти работу. Ира, так будет лучше!
— Нет, нет, нет! Пожалуйста, не забирай его у меня!
— Он никогда тебе и не принадлежал. Это мой муж.
— Ты пожалеешь об этом! Дети наябедничали? Я их ненавижу!
— Что?! Что ты сказала? — Анна вспыхнула. — Ты сейчас же уберешься отсюда! Собирай свои манатки!
— Прости, прости, у меня вырвалось. — Ирина заплакала. — Анечка, дорогая, я умоляю тебя! Дети очень хорошие. Я просто расстроилась. Я так к Юре привязалась, пойми. Ведь у меня больше и лучше ничего в жизни нет. Хорошо, я уйду. Но дай мне две недели, умоляю. Я боюсь не успеть, не успеть привыкнуть к этой мысли. Умоляю! — заголосила она. — Юра, иди сюда, проси маму, проси ее!
Приплелся Юра и послушно повторил:
— Проси ее!
— Хорошо, — уступила Анна. — Две недели, но ни днем больше. И никаких разговоров о том, чтобы остаться! И никаких обид моим, Юриным, — подчеркнула Анна, — детям. Договорились?
— Да, да! — быстро закивала Ира.
