нравиться.
Мама расстроилась и ушла в сад к папе. Мы с Петером остались при бабушке. Она заявила, что ей стало лучше и она хочет немного поспать. Из-за жутких колик она не спала всю ночь. Тогда и мы отправились в сад. Мама послала меня к автомату позвонить Билли и сказать, что бабушке не так плохо. Мы с Петером отправились к автомату, но наш телефон был занят. Наверное, раз пять мы набирали номер, но увы! Тогда я решил, что наше сообщение не такое уж важное, и мы вернулись в сад. Был уже полдень. Мама заявила: нет смысла охранять сон злой старухи, швыряющейся кружками! Надо ехать обедать.
Петер обрадовался: он сегодня не завтракал, в его животе отчаянно бурчало. Мама сварила еще настоя для бабушки. А так как она продолжала сердиться, пришлось его относить мне. Бабушка подарила мне и Петеру (что было мило с ее стороны) по пять шиллингов. И подставила щеку для поцелуя. Обычно я уклоняюсь от поцелуев, мне неприятна бабушкина морщинистая щека. Но сегодня, наверное из-за медной кружки, я себя пересилил. Петер в благодарность за монету поцеловал и другую щеку. Позже он сказал: морщины его не отталкивают. Вот сестру Лену он никогда не целует, потому что у нее на щеках ямочки.
Мы поехали в красивый ресторан. Жаль, что было уже два часа и самые вкусные блюда кончились. Оставались: рыба, которую мы все не любили, бараньи ножки и гуляш. Есть ножки тоже не хотелось. Заказали гуляш. Мама нервничала. Во-первых, потому, что стеснялась. Для роскошного ресторана Петер был неподходяще одет. Пижама торчала со всех сторон. А во-вторых, она опасалась, что обед займет много времени и мы опоздаем к самолету. Поэтому нам с Петером не заказали мороженого. И с папой она чуть не поругалась, потому что папа, по ее мнению, недостаточно громко крикнул: «Счет!», а официант, тоже по ее мнению, все не нес его. Папа долго размахивал ассигнацией, пока официант ее заметил и подошел.
Конечно же, мы не опоздали, а опять были непунктуальны. Пришлось почти полчаса стоять в зале прилета и наблюдать, как люди с других самолетов ожидают свои чемоданы. Мне захотелось куда-нибудь полететь. Насколько приятнее, взяв чемодан, прошлепать к выходу, чем стоять стиснутым в ожидании обменных детей!
Наконец объявили о самолете из Лондона. Вскоре появились дети. Петер, приплюснув нос к стеклу, разглядывал мальчиков и девочек, толпившихся у транспортера с чемоданами. «Я не вижу Тома! Тома нет! Его нет!» — волновался Петер. Я пытался его успокоить: «Половина ведь стоит спиной!» Но Петер не успокаивался: он бы узнал своего друга сзади, даже в безлунную ночь.
— Нет-нет! — сокрушался он.— Том не прилетел! — Потом вдруг, зажмурив глаза, прошептал: — Боже мой! Я упаду в обморок!
— Что случилось? Что случилось? — встревожился я.
Петер, не открывая глаз, схватился за щеку. Выглядел он так, будто на него свалилось все мировое зло. Родители тоже заметили его странное поведение.
— Что с тобой, Петер? — озабоченно спросила мама.
— Что случилось? — встревожился и папа.
Тем временем на транспортере появились лондонские вещи. Первой прикатила огненно-красная сумка с расстегнутой молнией и вываливающимся барахлом. За ней — лягушачьего цвета помятый чемодан, а потом — огромный черно-белый узел.
Пухлый, веснушчато-рыжий парень протиснулся к вещам, одной рукой схватил узел и красную сумку, другой — зеленый чемодан и поплелся к таможеннику.
Петер, беспомощно оглядев меня и родителей, сказал: «For heaven’s sake! It's Jasper the devil!» (Может быть, от шока он забыл родной язык, а неприятные воспоминания натолкнули его на английские слова. В переводе это значило: «Боже ты мой! Это же дьявол Джаспер!»)
Названный дьяволом мальчик вошел в зал ожидания, бросил свои вещи на пол и стал озираться.
— Кто такой Джаспер? — спросила мама.
— Брат Тома.
— Его тоже обменяли? — поинтересовался отец.
— А где же наш Том? — допытывалась мама.
Петер беспомощно пожал плечами.
Лондонские ребята один за другим проходили таможню. В зале ожидания их разбирали взрослые. Некоторые держались друг за друга: их, видимо, не сразу узнали.
Пухлый Джаспер стоял как скала посреди этой сутолоки, не обращая внимания на то, что своими вещами загородил проход. Чем-то он мне нравился. Я уже не выискивал глазами потерявшегося Тома, а смотрел только на него. Заметил — он что-то вынул из заднего кармана. Ага, фотографию, наклеенную на листок бумаги. Он неприязненно посмотрел на нее, потом так же неприязненно на окружающих. И тут увидел нас. Сначала угрюмо кивнул Петеру, взял чемодан, сумку, узел и, согнувшись от тяжести, поплелся к нам. Подойдя, бросил багаж на пол, поглядел опять на фотографию, сам себе утвердительно кивнул и сказал:
— I am Jasper! (Я — Джаспер!)
— And where is Tom? (А где Том?)
Пухлый Джаспер мрачно ответил:
— He is sick. Broke his left leg! They sent me instead of him! (Болен. Сломал левую ногу. Меня послали вместо него.)
Родители, я думаю, не особенно огорчились, что Том сломал ногу, а вместо него прибыл Джаспер. Еще бы! В конце концов папа хотел, чтобы у меня был друг, а мама интересовалась только произношением.
А мне стало не по себе. То ли из-за шепота Петера, то ли из-за дурных предчувствий. Я отношусь к людям, у которых бывают предчувствия...
Но, как бы то ни было, первый день с обменным ребенком начался. Начались те самые шесть недель, о которых я и хочу рассказать.
ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА СРОКА. Воскресенье, 19 июля
Мама с папой хотели было отнести багаж Джаспера в машину. Но Джаспер зарычал. Правда-правда, по-настоящему зарычал, Как пес, у которого отнимают кость. Испуганные папа с мамой тут же отказались от попытки помочь. Джаспер сам взял узел, сумку и чемодан. Фотографию с указателем вершин он просто бросил. Мама, мило улыбаясь, ее подняла, а папа сказал: «Ничего удивительного! Он смущен».
Папа открыл багажник, Джаспер бросил туда сумку и чемодан. Папа хотел положить туда же узел, но тот был слишком для этого тяжел.
— Уф! — простонал папа. — Что у тебя там, парень? — Он с трудом загрузил узел в багажник.— Двадцать килограммов, не меньше!
— Наверняка его коллекция гальки,— сказал Петер,— он ее повсюду за собой таскает.
— Любопытно! Маленький коллекционер,— весело улыбнулся папа и, ткнув в узел, спросил: «Stones?» («Камни?»)
Джаспер промолчал.
— In Austria we have many stones,— мужественно продолжал nana,— if you are interested in stones, you will make eyes by us! (В Австрии много камней; если ты интересуешься камнями, то только раскрывай глаза!)
И опять Джаспер не ответил. Он игнорировал папу. Папа, вздохнув, уселся в машину. Мы тоже. Джаспер — впереди с папой. Мама — сзади, между мной и Петером. Я поразмышлял немного над тем, что может подумать англичанин, услышав: «you will make eyes by us!» И ухмыльнулся. Петер, заметив это, сказал: «Ты быстро забудешь свои улыбочки. Клянусь тебе!»
Тем временем папа пытался рассказать о том, что мы видели по пути: «This is the big Oil-Refineries'» («Это большая нефтефабрика»), «This is a little town named Schwechat.» («Это маленький городок Швехат»), «This is Zentralfriedhof. All dead people of Vienna are living here! («Это центральное кладбище. Все умершие в Вене живут здесь!»)
Джаспер даже не потрудился посмотреть на венских мертвецов, живущих на кладбище. А восторженное сообщение: «Now we drive the belt along!» (папа хотел сказать: «Мы едем вдоль кольца!»—
