Девочка моя1
Вот ты кто сейчас – девочка. И девочка, и очень моя. И мне хочется тебя обнять и сказать успокоительные, добрые слова – что все будет хорошо, и что будут минуты счастья, длящиеся бесконечно, и каждая минута жизни будет интересной, и будет волненье, и идиллия, и бури, иогонь, нто все будет, как неопалимая купина – гореть и не сгорать.
Но я не могу сказать, что так будет, или обещать то, что не в моей власти. Можно обещать в шутку, в игре воображения, а иногда в порыве веры, которая не нуждается в подкреплении делом. На то она и вера. Мы ведь люди – частью хорошие, частью плохие, а в большинстве случаев – то и другое вместе. Некоторые из нас довольны судьбой, и хорошо им живется, а иные все ищут и ищут. Я не знаю, к какой категории принадлежу, так как мысль об этом никогда меня особенно не занимала – ты, наверное, считаешь, что это плохо, и возможно, ты права (но я об этом не думаю, потому что меня беспокоят другие вещи).
Так что я не могу обещать, что не будет таких дней, как на прошлой неделе. И я не шучу, потому что я слишком занят в той жизни, которой я живу, а другой мне не надо. И ты, как и я, знаешь, что могут быть дни плохие и хорошие, наполненные или пустоватые, и единственное, что может изменить наше настроение в данный момент – это общее состояние духа, которое руководит нами в жизни.
Возможно, я некоторым образом способствую одолевающим тебя приступам подавленности. Но не уверен, что мой вклад в это очень велик. Может, и так, но я в этом не уверен. Может, тому виной твоя работа или разлука с домом, или не сбывшиеся до конца ожидания, какими их рисовало пылкое воображение. Воображение и энтузиазм – это ведь божества юности, а в тебе, я хочу верить, они будут жить вечно. Потому хочу верить, что, во-первых, юность тебе подооает, а во-вторых, потому, что если 'ты их утратишь, то чувство потери будет невыносимо, и я, который так тебя люблю, буду болеть твоей болью-
Мы по-разному устроены. Я живу очень интенсивно, и обычно мне в этом нашем мире хорошо. Много есть вещей, которые хотелось бы сделать, но что бы я ни делал, это меня так наполняет, что обычно я забываю думать о другом.
Я не сожалею о путях, которыми я не шел. Я миную перекресток и иду своим путем. И если вдоль пути, который я не выбрал, есть больше красоты, больше цветов, я все же об этом не жалею; потому что это был не мой путь. Мой путь пройдет по плодородным долинам и среди прекрасных садов, и по горам, и по скалам, и даже по пустыням, но при всех переплетениях это будет все тот же путь, знакомый и таинственный одновременно. Наша жизнь – это отдельный мир среди множества других миров, и числу путей нет конца. Некоторые пути пересекаются, а другие – никогда. И каждым путем идут люди, и иногда они встречаются на перекрестке, иногда даже продолжают идти вместе. И можно снова разойтись, а можно продолжать вместе. И вопрос не только в направлении, но и во времени. И зачем интересоваться чужими просторами, когда и свой-то затрудняемся одолеть?
Итак, мне хорошо и плохо, как всем людям, но больше хорошо, чем плохо, потому что мне важно не мое положение, а то, чем я в настоящий момент занят. И мне безразлично, есть ли у меня гарантированное в будущем дело (в смысле 'надежной должности'), я не беспокоюсь об этом целыми днями, и меня не волнует, есть ли у меня деньги, и как их накопить, и еще ряд вещей меня не волнует.
Я чувствую, что теряю первоначальное направление мысли, но не буду уточнять, что я хотел сказать, и оставлю написанное, как оно есть.
Только что вернулись из поездки по территории мои командиры рот, и я расспросил каждого в отдельности. Все в порядке.
Перечитал написанное и убедился, что письмо путаное, перескакивает с предмета на предмет, не объясняет вразумительно то, что я хотел сказать, и не очень для меня типичное.
[Брурии]
Я говорил тебе, что утратил наивность и слепую веру в вечную любовь. А жаль. Действительно жаль, так как я всем сердцем хотел бы в это верить. И если я сомневаюсь, то не в отношении нынешнего момента, а в отношении далекого будущего. Мы слишком подолгу бываем в разлуке, чтобы связывать нашу жизнь навсегда. Есть в этом чувстве что-то безнадежное и очень грустное. Ты спросила меня о ребенке, а я ответил так, как ответил, потому что я так далеко не загадываю, ведь ребенок – самое чудесное создание и окончательная связь между мужчиной и женщиной (так я на это, по крайней мере, смотрю, или скажем иначе: так это должно быть и так я хотел бы, чтобы было). Но я так далеко не загадываю, потому что не уверен, что это вечно. Если бы я мог освободиться от сомнений!
Уже темно, и приходится напрягать глаза. Нет электричества, и нужно подставлять бумагу под слабый, проникающий от окна свет.
Ну вот, зажег свечи.
Вчера я сказал, что меня раздражает, что рядом с тобой находятся другие люди, а не я. Я не 'ревную' этих людей, так как они не могут тебя у меня отнять – в общепринятом смысле, как мужчина женщину. Но я завидую им, что они могут бывать с тобой часами. Потому что разлучить нас с тобой может не тот или другой твой приятель, а все они вместе, та жизнь, которая течет и обновляется ^округ тебя, и изменения в тебе самой, и все это – вдали от меня, а я при этом не буду играть никакой активной роли.
Цель работы в армии одна, и ведет она в одном направлении, а вне ее – огромный спектр разнообразных возможностей, как это и должно быть. И может случиться, что ты пойдешь в направлении, к которому я не смогу подключиться (я такого направления вообразить не могу, мо все может быть). И если так случится, то… (то что? Что, в самом деле? Безусловно, будем продолжать жизнь каждый в соответствии со своим внутренним ритмом).
А может, всего этого не произойдет. Ты, наверное, хочешь сказать, что окружающий тебя мир нас не разлучит, и что нет у меня причин об этом беспокоиться. И я всем сердцем хочу в это верить. Но я писал уже, что потерял чудесную наивность и слепую веру, вошло в меня сомнение, ощущение того, что 'все может случиться', что ничто не вечно. Видит Бог, я хотел бы от этого ощущения избавиться!
[Брурии] 19. 12. 74
…Я тебе однажды рассказывал, что, может быть, самым чудесным, как я его помню, временем в моей жизни было детство, когда я жил в Тальпиоте и бродил по покрытым анемонами, черепахами и божьими коровками полям со старинной рощей и полуразвалившейся синагогой, ощущая бесконечное счастье и широко раскрыв глаза, готовый верить всему, верить тому, что мир – целен.
Бывали в моей жизни еще чудесные периоды – бур* ные, напряженные, захватывающие. Война, например, или период после Шестидневной войны, когда я лежал в госпитале, или прошлое лето 1973 года, когда я учился в Америке, или переходы границы и различные операции, или женская любовь – а я так сильно тебя люблю.
Обычно мне в жизни хорошо, по крайней мере, мне не плохо (не всегда, конечно), так как я в ладу с самим собой и миром, в котором я живу (но не всегда это так).
Моя Брур! 8. 1. 75
Я не убираю со стола твоих цветов, так как они принадлежат нам, так как они от тебя, так как я смотрю на них и вспоминаю. Вспоминаю и чувствую, что в горле комок, что тебя – не хватает. Я тебя очень люблю.
Мне кажется, что друг от друга мы отличаемся, в частности, формами любви. У тебя любовь зависит от обстоятельств и знает подъемы и спуски, иногда очень крутые, а у меня – нет спусков. Я люблю, как подымаюсь по склону горы на самый верх, долгим подъемом, останавливаясь у промежуточных вершин.
То, что я пишу, это правда, но вдруг я вспомнил, что хотя у меня, как правило, нет спусков – может быть, потому, что я не позволяю себе скользить по склону, когда любовь убывает – но случается внезапный надлом, нечто вроде обвала, чему, как правило, я не даю продолжаться.
Не знаю, зачем я тебе все это пишу, ведь ты можешь меня неправильно понять.
Я пишу потому, что мне это пришло в данный момент в голову. И возможно, что это не так или не совсем так – но это неважно. Я также не верю, что это со мной случится. У меня есть ощущение, что если мы разойдемся, это произойдет оттого, что твои силы иссякнут, потому что ты себя почувствуешь из-за меня закабаленной (не мною, а из-за меня), потому что начнешь любить издалека. Но у меня есть также
