Вернись в завтра

—

Дедунь! Это только на пользу. Я наоборот лучше себя чувствую. Теперь даже грузчики говорят, что похорошела!

—

Ну, да, сменилась, какой-то другою, будто чужой стала, — щурился Петрович, разглядывая внучку- близоруко, и приметил:

—

А што это ты напялила? Никак штаны?

—

Ну да, джинсы! Теперь все их носят. Мне Степановна подарила. В них на работе удобно. Тепло, нигде не продувает, нагибайся сколько хочешь. Они, знаешь, какие прочные. Я не нарадуюсь. Уж две недели ношу, а ты только увидел…

—

Срамотища единая! Бабы в мужуков наряжаются. Да где глаза твои бесстыжие, вот так жопу обтянула, что того и гляди лопнут разом со всех сторон, и останешься гольной серед люду. Где видано, каб баба ширинку заимела? — возмущался дед.

—

Ну что ворчишь, оглядись вокруг; все бабы в джинсах ходят!

—

Чево мне на чужих глядеть, оне мне не указ, нехай хочь голышом бегут, а ты не моги страмиться, сымай, говорю эту одежу!

—

Дедунь, неужель Степановну за дуру держишь?

—

А при чем она?

—

Так ведь Дарья джинсы мне подарила! Сказала: — Носи на здоровье!

—

Сдурела што ли?

—

Нет, дедунька! Это мы отстали. Уже давно те джинсы в России носят. Я не могла сама себе их купить, денег жалела, дорогие они! Теперь дети сплошь в джинсах. И Коля просит.

—

Ну, ежли так, ему купляй. Чем он хуже всех? — откашлялся и, подойдя к Тоньке, пощупал брюки:

—

Оне ж с брезента! В их жопа сопреет вконец!

—

Дедуля, зато не простыну! — чмокнула Петровича в щеку, тот еще поворчал для порядка, но вскоре успокоился, подумав про себя:

—

Раз сама Дарья подарила, нехай носит Тонька. Дашутка умная, глумное не отмочит. И дурное не присоветует. Ей виднее. А и кто в том складе видит, в чем моя внучка ходит. Не светит же гольной задницей, не висят наружи сиськи как у других. И ладно, нехай девка тешится. Раз Степановна купила, мне те портки не снимать…

Тонька убрала у Дарьи в субботу, а в воскресенье пошла в дом к соседям. Там было так холодно и неуютно, словно хозяева навсегда покинули дом. Баба затопила камин и печь. Принялась за уборку. Сама не зная почему, решила приготовить поесть:

—

А вдруг приедут, ведь воскресенье, может решат отдохнуть иль в бане помыться! Глядишь и поедят, — взбила Федькину подушку, аккуратно положила, погладила и вдруг вспомнила, как ей надо держаться с Федькой, сунула кулаком в бок подушке и рявкнула:

—

У-у, козлище!

В доме уже было тепло и чисто. Пахло свежим обедом. Но никто не спешил в дом, не открывал ворота, не спешил к крыльцу.

—

Ну что ж ты, Федя? Где тебя носит? Почему не приезжаешь, иль не чуешь, что жду? — присела на Федькину койку. Потом прилегла…

Она и не слышала, как заехала во двор машина, как открылась дверь в дом. Михалыч заглянул в спальню, поманил Федьку и тихо, на цыпочках вышел на кухню.

А Тоньке снился прекрасный сон. Вот она вместе с Федькой приехала за город, на берег озера, там и впрямь стоит шалаш. Внутри пахнет молодой хвоей. Федька берет ее на руки, заносит в шалаш, вот он положил бабу на еловые лапы, гладит грудь, плечи, лицо, целует Тоньку, говорит ей такие нежные, ласковые слова, от каких кружится голова, и все, чему учил Петрович, мигом улетучилось, забылось…

Но нет, это уже не сон. Кто это расстегивает кофту, сжимает грудь. Вот и молния взвизгнула. Кто стянул с нее джинсы и нахально вдавил в койку? Тонька не сразу сообразила, где грань между сном и реальностью? Уж слишком много похожего. Женщина не сразу поняла, где она? Откуда взялся Федька? Почему, как он успел овладеть ею? Кто позволил? — пытается спихнуть мужика, отругать его и убежать из его дома. Но все не так просто.

Федька, почуяв сопротивление, сдавил бабу в руках так, что вырваться или спихнуть было нереально.

—

Пусти! Уйди! — требует Тонька.

Но вся оказывается, во власти мужика. Он даже не обращает внимания на ее слова и вовсе не спешит, как будто решил наверстать свое за каждый упущенный день.

—

Не смей! Нахал! Отморозок! — Федька не слышит. Он тискает ее всю

,

сдавливает грудь.

—

Больно! Отпусти!

—

Тихо, лапушка, успокойся…

Тонька бегом сорвалась с постели. Ей было стыдно перед Михайловичем, злилась и на себя за свой непробудный сон, каким отличалась с самого детства и много раз бывала бита.

Баба торопливо оделась, ни о чем не говоря и не спрашивая, обдала Федьку злым взглядом и молча выскочила из дома.

Когда вернулась к себе, стала метаться по комнатам, не находя места. Ни Кольки, ни Петровича не было, они еще с утра ушли к Степановне и не спешили возвращаться.

Тонька видела, как Федька пошел в баню, затопил там печь, подмел возле порога, долго смотрел на окна ее дома. А потом на крыльцо вышел Михайлович, они вместе с Федькой ушли в баню, а Тонька дала себе слово никогда больше не приходить в их дом.

—

Ну и кто виноват? — нахмурился Петрович, узнав о случившемся:

—

Ладно, пришла подмочь, об том Андрюха просил обоих, но на што в Федькину постель завалилась дуреха? Он тебя звал? Нет! Сама пришла, да еще уснула как старая кляча! Дала с себя портки сдернуть и сделать озорство! Как такое не почуять? Ты што, дохлая? Выходит, сама того хотела! Гля, сколько проспала? За энто время тебя цельный полк мог попользовать в свое удовольствие!

—

Не ругайся! Может, они еще придут! — прислушивалась Тонька.

—

Коли и объявятся, так не про твою честь!

—

А что им надо?

—

Што хотел, то уж поимел! А ты, дура лопоухая, сама виновата. Справилась, беги домой! На што в чужой избе спать? Вот и получила в благодарность! Каб боле лишней минуты у их не сидела.

—

Прости, дедунь, теперь конечно, сама поняла, — вздыхала, опустив голову.

Тонька ждала, что Михалыч с Федькой придут к ним после бани. Но те парились дотемна, а потом, обсохнув дома с часок, снова укатили в город, не зайдя даже на минуту и не оставив ключей от дома.

—

Нам мороки меньше, — сплюнул вслед Петрович и, обидевшись на соседей, решил вовсе не разговаривать с ними.

А тем временем Андрей Михайлович ругал сына на чем свет стоит:

—

Ты что ж творишь, паскудник? В тот раз у Васьки ружье с дому взял без спросу. Сколько лет мы были в ссоре. Нынче внучку его приловил и уделал. Того гляди, он с тем ружьем по твою душу придет. Иль не понимаешь, что творишь? Ты ж Тоньке в отцы годишься! Куда лезешь, придурок?

—

Кончай бухтеть! Да, я на пятнадцать лет старше. Но она о том знает. Не брал ее силой. Поверь, она сама хотела меня. Я это знаю лучше. Не впервой с бабой дело имею.

—

Коль так, женись на ней, да и живите семьей по-людски. Не зажимайтесь по