—
Да ты — классный хозяин! — восторгалась женщина.
—
И не только, — довольно улыбался поселенец, поглаживая плечи и руки бабы. Он торопил ее за стол.
Люба держалась просто. Села рядом с Гошей, прижалась к нему тихо, по-бабьи.
—
Тяжко тебе у нас, зайка? — спросила тихо.
—
По всякому бывает. В иной день так лучше было б не просыпаться. С утра на мне все отрываются, каждая карга наезжает. А уж эти поселковые, будто псы с цепи срываются, кроют матом меня ни за что, грозят размазать, в проруби утопить.
—
А за что?
—
Всяк воду раньше требует. «Почему соседу быстрее привез?» Час подождать не могут, брешутся, так, будто последние минуты дышат. Через час привожу воду, все живы и здоровы. А до того кем только не обзывали. Даже ружьем грозили. Случалось, с кулаками бросались на меня, потом прощения просили. Иные к ментам возникали, жаловались на меня,
гуды их! Надоело все. Народ здесь гнусный, друг друга грызут, а сами — сачки и падлы!
—
Ох, Гошенька! Каково же мне, бабе, своей оравой управлять? Думаешь, легко? Черта с два! Так устала с ними! Каждого в руках держи, как пса на цепи. Чуть ослабил руки, сопьются или передерутся вдрызг. Всякое было.
—
У тебя ж сплошные бабы!
—
Да! Только двое грузчиков — мужики, но ведь те бабы пьют круче мужиков. Сколько я им вламывала, запрещала бухать в пекарне. Но и теперь, чуть отвернулась — уже накирялись.
—
Сколько ж получают?
—
Чудак! Зарплату никто не пропьет, а вот выпечку — запросто. Сколько на том ловила, счету нет. Выкидывала с пекарни, но ведь другие не лучше.
—
А я думал, что ты как в раю!
—
Какой хрен! С утра морды бью, поверь, не без дела. Почему омужичилась? Разговаривать по-человечески разучивалась, все на крике и мате. Мне самой противно. Хочется тишины. Иногда даже реву. Вот залезть бы под мышку к мужику, который сумел бы вступиться и защитить. Выплакаться у него на груди, чтоб понял и пожалел не как гром-бабу, а обычную женщину. Ведь мне тоже бывает и обидно, и больно. Вот только вступиться некому. Всяк только для себя живет, — всхлипнула Любка и продолжила: — А я тоже устаю быть в сильных. Не бабье это: мужиков подменять, колотить и совестить.
—
Чем же я смогу тебе на «пахоте» твоей сгодиться?
—
Да, закинь пустое! Просто поделилась, а помочь никто не сможет. Всяк свой крест несет. От него не отмолишься! Давай лучше выпьем! — подставила
рюмку.
—
Тебе водку? — спросил Гоша.
—
Что себе, то и мне налей. Знаешь, а на тебя моя помощница виды имеет! — улыбнулась Люба.
—
Пустое! Я только тебя там вижу!
—
Конечно! Самую здоровенную как не заметить! Остальные — просто головастики! Я их всю кучу од ной рукой могу поднять!
—
Кончай звенеть! Не коси под мужика! Баба ты и есть баба! — обнял Любку, предложил выпить. Пекариха согласилась.
После второй рюмки Люба уже расслабилась. Она теперь не жаловалась, а пела, рассказывала всякие смешные истории. Корнеев слушал, а потом выключил свет и, уронив гостью на подушки, молча, настырно раздевал бабу.
Люба слабо сопротивлялась.
—
Зайка, а ты нахальный, — смеялась тихо.
Гоша давно понял, что Любка за тем и при шла,
к нему, решил ускорить, не затягивать время.
—
Любаня, солнышко мое! — раздел бабу догола и, закрыв двери на крючок, забылся с женщиной.
—
Гошка, сколько времени? — спросила она уже под утро.
—
Еще рано.
Но настырная кукушка, которую снял со стены у Бондарева, прокричала семь часов.
—
Опоздала на целый час! Господи, теперь бабы за мною побегут домой. А не найдут, знаешь, сколько бреху будет?
—
Да плюнь на свору. Давай вечером рисуйся ко мне, — предложил Гоша.
—
Каждый день? Что
ты?
Выследят!
—
Ну, и пусть. Ты ж — не зелень.
—
В грязи изваляют! Иль не дошло?
—
Не врубился, — признался Корнеев.
—
Пойми, ты же поселенец! Это все равно, что зэк! С таким считается позором лечь в постель.
—
Ах, вот оно что? Значит, тебе за падло поселенец, я — не из вашей породы? — выскочил Гошка из постели, мигом оделся.
—
Я не тебя, пересудов и сплетен боюсь. Сам видишь, поселок маленький, все друг друга наперечет знают. И подноготную тоже. А уж в исподнем белье псе любят поковыряться.
—
Не понял, чего боишься? Давай открыто вместе жить. Кто нам запретит?
—
Ты что, опух ненароком? Я еще не посеяла «крышу»? Соображаешь,
что говоришь? Меня,
увидев с тобой, только и назовут дешевкой, мол, на поселенца повесилась, совсем себя потеряла!
—
А ты сама как хочешь?
—
Я здесь живу!
—
Выходит, ночью со мной не стыдно, а вот днем совесть мешает? Где она у тебя живет?
—
Ладно, Гош, не будем спорить. Давай оставим все как есть. Мы станем изредка встречаться, но о том никто не должен знать и даже догадываться.
—
И у тебя на работе?
—
Это прежде всего. Даже вида не подавай! Бабы мигом обольют грязью, утопят в сплетнях. Ты же не хочешь мне зла, зайка? — потянулась губами к Гошке.
—
Ладно, не дергайся! Я не высвечу! — открыл двери перед уже одетой и обутой женщиной.
Вернувшись в дом, хотел позавтракать, но кусок не полез, даже чай застрял в горле. Гошу грызла обида на Любку, на весь Усть-Большерецк.
А ведь он многих жалел. Бесплатно возил воду дряхлым старикам. Без просьб переносил ее в бочки в дома, не ожидая благодарности. Зато сам получил под
завязку.
Вы читаете Дикая стая
