не могут. А соседям хоть удавись, никакого отдыха.
—
Давай, дочка. Кричи громче! Тоже мне сосед сыскался! Мне воды не привез, а как ребенка искупать? Иль у поселенцев нет мозгов, поморозило их? — ворчала Маринка, хмурясь.
Рано утром она решила сходить к Гоше и попросить привезти ей воду, но соседа уже не было. Он ушел на работу раньше, чем проснулись соседи.
Дни шли, похожие один на другой как близнецы. Но Север непредсказуем, затишье зимой всегда бывает коротким. Так и теперь, пурга подкралась внезапно, среди ночи, взвыла в трубе голодной волчицей, дыхнула в окно морозной глоткой и поскакала по крышам, срывая с них куски железа и рубероида.
Вскоре захлопали двери и ставни, послышался собачий визг. Какую-то псину сорвало ветром от конуры и понесло без спроса в глухую ночь.
У кого-то белье с веревки сорвало и волокло по улицам поселка, раскидывая исподнее и постельное на чужие балконы, в подъезды. В такую непогодь сидеть бы дома, ведь пурга лишь набирала силу. Что будет утром? Вряд ли кто насмелится высунуть нос, но надо накормить коня. Кто знает, сколько дней продержится пурга. Людям непросто переждать ее, скотине тоже нелегко.
Выглянул в окно Гоша, понял, что через час-другой и вовсе не выйти наружу. Натянул телогрейку на плечи и потрусил к конюшне короткими перебежками, прячась за дома, хватаясь за столбы при сильных порывах ветра.
Гоша и не знал, что его увидел из окна милиции дежурный оперативник и, удивленно вытаращившись, сказал в пустоту кабинета:
—
А у этого сукина сына не все отморожено, если про скотину беспокоится. Ишь, как торопится! Хотя, если конь сдохнет, поселенцу за него и отвечать своим карманом. Вот и шустрит, деваться некуда…
Гошка бежал, отворачиваясь от ветра. Холод забирался под телогрейку, выдавливал из него последнее тепло. Ноги в резиновых сапогах и вовсе онемели от мороза, но человек забыл о себе. Вот еще немного осталось, каких-то полсотни шагов. Поселенец делает рывок, но доска, оторванная ветром, больно ударила по голове, свалила с ног.
Наблюдавший за Корнеевым оперативник мигом выскочил из милиции и вскоре затащил человека в отдел, положил на скамью рядом с обогревателем.
Когда Георгий открыл глаза, долго не мог понять, где находится. Когда дошло, подскочил с лавки пружиной, закричав:
—
За что?! Я ж ничего не украл!
—
А тебя не приморили. Иди к себе на конюшню. Ведь если б я тебя не подобрал, ты б уже дуба врезал. Вот и приволок, чтоб жил. У нас на Севере друг другу помогают, не глядя, кто есть кто! Уже потом, после пурги разберемся, а сейчас жизнь сберечь друг другу надо. Разве ты не помог бы мне, окажись я на твоем месте? — спросил оперативник.
Гоша съежился, поймав себя на мысли, что сам, конечно, прошел бы мимо легавого, еще и порадовался бы, что одним меньше стало.
Оперативник, глянув на поселенца, понял все без слов и предложил грустно:
—
Давай попьем чаю. Согреешься и пойдешь к себе на конюшню. Там у тебя никаких условий. Так что пей, Гоша! Хоть я и мент, но здесь, на Камчатке, да еще в пургу, все друг другу пригождаются. Вот ты моей матери не отказал, привез воду позавчера. Сам перенес в дом и денег не взял, за стол не сел, хоть и звала. Сказал, что у самого есть мать, может, и ей кто-нибудь поможет. И моя мамка молилась за тебя, чтобы ты со своей увиделся, чтоб дожила она с тобой до глубокой старости в тепле и в радости.
—
Матери все одинаковы! — согласился Гоша.
—
Ой, не скажи! Нам такое видеть приходится, что иную мать к стенке поставить не жаль и накормить автоматной очередью…
Гоша, услышав, закашлялся, чаем подавился. Не поверил ушам и спросил:
—
Это про баб?
—
О некоторых из них. Вон неделю назад привезли из села бабу. Нагуляла ребенка от парня, с которым встречалась. Его в армию забрали. Она с его другом схлестнулась. Тот сказал, что не останется с нею, если та родит ребенка. Ну, баба — к врачам. Те глянули и рассмеялись: «Какой тебе аборт? Готовься к родам!». Девка деньги предложила, врачи отказались. Даже бабки не взялись плод вытравить, греха побоялись. Вот и пришлось ей рожать. А едва ребенок на свет появился, она его за сараем в навозную кучу закопала. Отцу с матерью ни слова не сказала. Родила тихо, думала, обойдется все. Но куда там: к матери той девки соседка шла и как всегда через огород, мимо той навозной кучи. Услышала плач, подошла на голос и откопала. Спросила соседей про ребенка. Те — ни сном ни духом. Мамашка тоже отказалась. Та баба вместе с мужем привезли малыша в милицию. Мы давай искать, кто ходил на сносях, но ничего не нашли. Все, кто должны были родить, благополучно разрешились и детей растили. Но откуда это дитя взялось? И почему его, едва родившегося, убить решили? Вот и вернулись к той бабе, что ребенка привезла, мол, покажи, где откопала его? Ну, привела она. А с нами пожилой сержант был. Едва мы в дом ступили, он ту девку за сиську как хватил, из нее молоко так и брызнуло, что от коровы. Спорить стало не о чем, спрашивать тоже. Взяли мы в наручники ту бабоньку и в милицию привезли. Ребенка в дом малютки отправили, в Петропавловск, его через месяц усыновили, а мамку — в зону. На пять лет. За это время поумнеет.
—
А как же хахаль, который подбил ее на это дело?
—
Он написал своему другу в армию, что по его просьбе провел проверку боем. Девка оказалась неверной, такую в жены брать нельзя. Вот только цена гой проверки дорогая, едва не стоила жизни ребенку.
—
Бабы все разные, но ни на одну нельзя положиться, а уж довериться и подавно, — согласился Гоша после паузы.
Выйдя из райотдела, сплюнул на порог и обложил оперативника отборным матом.
Уже возвращаясь из конюшни, зашел в магазин, хотел купить водки, но продавщица отказалась продать, сказав, что ей милиция запретила отпускать спиртное поселенцу.
Гоша завелся с пол-оборота:
—
И ты уши развесила, кобыла немытая? Ну, погляжу, как дышать будешь без воды! Побегаешь за мною, мартышка сракатая! Пусть тебе менты воду носят, мать твою! — выскочил из магазина.
Следом за ним старик вышел, взял за плечо:
—
Давай деньги, я куплю.
Через минуту отдал Гоше водку, не слушая благодарностей. Поселенец побрел домой через пургу, сгибаясь чуть ли не пополам. Он еле ориентировался. Улицу перемело заносами. Дома сплошь завалило снегом, они походили на пузатые сугробы, тесно прижавшиеся друг к другу плечами. Едва различимый свет от фонарей не мог осветить дорогу. На ней никого. Поселок будто вымер. Даже собаки не выскакивали из подворотен. Ни в одном окне не горел свет.
Гоша шел, ориентируясь по столбам. «Возле этого надо повернуть на свою тропинку, но где она?» Даже намека нет на человечье жилье. А пурга набирает силу, сгибает, валит с ног. «Вот тут должен быть наш дом», — шарит человек в непроглядной снежной круговерти. Делает еще пару шагов и нащупывает что-то твердое. Ухватился обеими руками, боясь выпустить, потом вгляделся. Узнал угол дома и на ощупь побрел к своей двери. Едва он ее открыл, его окликнул Бондарев:
—
Гоша, это ты?
—
Я. Еле добрался. Будто ослеп, ни хрена не видно в пурге. Все столбы
Вы читаете Дикая стая
