Нет, Евдокию ничто не притягивало к семье Кольки. Там ее не уважали, не любили, не ценили, а главное, не понимали и совсем не считались с нею. Это обижало больше всего, и женщина никогда подолгу не задерживалась в гостях у невестки, старалась поскорее вернуться в деревню, в свой дом.
Там ее всегда ждал Федя, спокойный, работящий человек, какой и минуты не мог посидеть без дела. Он не умел отдыхать и всегда находил для себя работу.
— Федя! Давай вместе кино посмотрим. Такой интересный сериал! Отдохни! Побудь со мной! — просила Евдокия. Человек соглашался, входил в дом. Присаживался к столу, торопливо ел. И вдруг вспоминал, что нужно проветрить сарай, просушить маты, собрать яйца из корзин, почистить стойло и выскакивал из дома, забыв, что обещал бабе побыть с нею.
Возвращался Федя домой затемно. Пропахший потом, сеном и навозом, он наскоро умывался, ел и валился под теплый бок женщины, вскоре засыпал, довольный, что и этот день не прошел впустую.
Это неважно, что руки к ночи обвисали плетями, а ноги гудели и не слушались, не сгибалась спина, а на голове в седых волосах застряло сено. Главное, вот и нынче успел перекинуть на сеновал сено и оно уже не намокнет и не сгниет под дождем. Что кормушки у коров и свиней отремонтированы, вычищено стойло и катухи у свиней. Молоко и яйца сданы приемщикам, а значит, можно рассчитывать на хорошую прибыль в конце месяца, купить Петровне новые сапоги, импортные, не хуже чем у городского бабья. Ведь они живут бездельницами, не зная деревенских забот. А вот его женщина целыми днями в огороде ковыряется. Полет, окучивает, поливает, скоро опять заготовками займется. Без них как прожить зиму? Вот и трещит подвал от банок, кадушек, выварок, все впрок...
Федор всю свою жизнь прожил в работе и в заботах. А потому всегда старался, чтобы в его доме был порядок и достаток. Он любил свои кладовки и подвалы. Все лето забивал их всякой всячиной. Уж чего там только не было! Копченые окорока и домашняя колбаса, сало и рыба, банки с огурцами и помидорами, перцем и грибами. Подвалы, забитые картошкой и капустой, морковкой и свеклой, яблоками и грушами, вареньем всех сортов, радовали взгляд хозяина. Даже чердак над домом был увешан березовыми вениками, всякими травами, мешочками с орехами. Все здесь хранилось надежно, ничто не плесневело и не гнило.
Даже в колодце всегда охлаждались молоко и сметана, сливки. Хозяева все имели со своего подворья и нечасто бывали в магазине. Евдокия была отменной хозяйкой и Федор, давно зная бабу, радовался, что уговорил Петровну в жены. Они были похожи во многом. Оба бережливые, работящие, никогда не любили шумных праздников и множества гостей, сами не ходили в гости, предпочитали отмечать свои даты только в своем доме, и вдвоем. Лишь в одном они не были похожими, Федор, не скупясь, помогал своим детям и внукам. Петровна лишь изредка баловала семью сына. Она иногда позволяла себе отдых, смотрела передачи, фильмы по телевидению. Федю и на привязи невозможно было удержать. Он не признавал телик, книги и газеты, никогда не слушал музыку, не глазел на картины, не знал и не мог отличить друг от друга работы известных художников. Он ничего не слышал о Сократе и Платоне, но был безмерно счастлив в своей пещерной дремучести, где все было понятно и знакомо до мелочей.
Евдокия лишь поначалу пыталась образовывать Федю, вдолбить хоть что-то элементарное, но человек не воспринял культуру, какая нигде не пригождалась в обычной, повседневной жизни. Что ему до Рембрандта? Какое отношение у него к Бетховену? Они жили давно и по-своему. Федя смотрел на жизнь реально и не восторгался ею, зная, что каждый результат дается великим трудом.
Он конечно тоже не прочь был выпить. Пропустить с устатку стакан самогона-первача. В кладовке его полно. Всяких настоек, наливок полные бутыли. Но... Всегда себя сдерживал и запрещал. Знал, что у пьяного хозяина слабые руки и глупая голова. Глядя на него и Петровна не прикасалась к хмельному. Одной пить было совестно, а мужика не уговорить. Разве только в воскресенье после баньки позволяли себе расслабиться, да и то ненадолго.
Федя восторгался Петровной. Любил ли он женщину, сам не знал. Но в одном был уверен, Евдокия ему подходила. Она никогда не врала, не хитрила, заботилась и жалела человека как никто другой. Чистоплотная, умелая, она резко отличалась от всех деревенских баб и, несмотря на занятость, всегда следила за собою, не появлялась перед человеком растрепанной, небрежно одетой. Вскоре и его приучила уважать себя. Федька в отличие от деревенских не застегивал брюки на гвозди, не носил рваные носки и штопаные рубашки, не сморкался, зажимая ноздрю пальцем, у него при себе постоянно имелись платки. Федю в деревне прозвали интеллигентом.
Сама Евдокия никогда не приходила в магазин в халате и домашних тапках, как заявлялись туда другие. Хотя сельпо был от нее совсем близко, баба всегда одевалась как на праздник, прежде чем туда появиться. Она знала, как будут глазеть на нее деревенские, обсуждать и завидовать.
Петровна помимо покупок, узнавала в магазине все новости и, не спеша, возвращалась домой, к Феде.
Ей часто приходили письма из зоны. Колька не забывал мать, спрашивал, как вжилась она в сермяжный быт, просил прощенья за то, что по его вине она покинула город и мучается в деревне. Обещал по возвращении все исправить и наладить нормальную жизнь, но Петровна уже не хотела изменять ничего в своей судьбе. Она все больше отвыкала от города, какой слишком быстро забывал ее. С нею, даже прежние друзья не здоровались, делали вид, что не узнали, не заметили. Попросту, Евдокия перестала быть нужной. Она это скоро поняла и старалась не задерживаться в городе надолго.
Раньше она считала дни, сколько их осталось до выхода сына на волю. Думала, как оденет, обует, устроит Кольку, заново поставит на ноги. Но постепенно успокоилась. Уже не горела Колькиными проблемами, вспомнив, что их у него всегда хватало. Все не порешать. И женщина охладевала к сыну, сама того не замечая.
Куда деваться, если после смерти мужа на нее свалилось все и сразу. О ней никто не позаботился и не вспомнил. Самой пришлось жить заново, держать себя в руках и растить сына, а он был далеко не подарок. Сколько пережила и переплакала из-за него! Радости было мало, зато бед полные пригоршни. Сын рос непослушным, упрямым. И хотя все ей завидовали на Кольку, баба частенько на него обижалась. Нет, он никогда не дерзил и не грубил матери. Отдавал ей зарплаты, никогда ни копейки не взял без разрешения, она знала всех его друзей и секреты. Но внезапная женитьба сына выбила Евдокию из привычного русла, обидела и отдалила сына на долгие годы.
Петровна не могла простить ему самовольства и не восприняла Катьку. Ничто не радовало в Димке. Ни его успехи в школе, ни то, как быстро осваивает внук компьютер, как преобразилась квартира и даже то, что Катька завязала с пьянкой. Евдокия и не заметила б, если бы не Димка, похвалившийся матерью. И Петровна сразу сообщила о той новости сыну.
— Уж и не знаю, кто ей помог. Но сама видела, ходит, не шатаясь, и за стенки не держится. А вчера и вовсе удивила, открыла мне двери, а на ней все с иголочки. Даже китайский халат весь расшитый цветами и птицами. Оглобля и волосы уложила под китаянку. Ходила вся из себя, будто с китайской выставки сбежала. И чего ее не поймали? Наверное, потому что рожа у нее корявая, как у пропитой бомжихи. Кожа серая, глаза красные, нос сизый, пьянка не проходит скоро. А может ее след останется навсегда. Слышь, Коля, мы тебе другую найдем. Натуральную, без вредных привычек, молодую и непотасканную. Чтоб только тебя знала и любила! — мечтала Петровна.
Сын читал ее письма, усмехаясь в душе. Он давно покинул детство и не верил в сказки, а матери никак не верилось, что сын давно стал взрослым, а его жизнь сложилась совсем несказочно.
Вот и сегодня у Кольки выдался трудный день. Пропали из кухни целых пять буханок хлеба. А ведь никому их не отдал и не продал. Но вечером на перекличке не оказалось пятерых зэков. Ушли в бега. Их фамилии, имена установили тут же. Отправили в погоню охрану с собаками, а Кольку вызвали в спецчасть. До полуночи мучил следователь, выворачивая мужика наизнанку каверзными, неожиданными вопросами:
— Кто просил продать хлеб?
— Никто,— отвечал хлеборез.
— Кто мог украсть хлеб?
— При возможности любой!
— Хочешь сказать, что все голодные?
— Вовсе нет. Многие мужики из хлеба поделки лепят. Себе и другим...
— Поделки из хлеба? — не верил следователь.
— Разве не видели? У всех мужиков кресты на шее из хлеба! Носим и радуемся. Другого,
