Макарыч

А Кольке снилось, будто идет он по распадку. Глухому, темному. И вдруг услышал чей-то зов. Оглянулся — никого. Пошел дальше. А навстречу старушка. Маленькая, сухонькая, что сучок обгорелый. Глаза у нее черные, грустные, как у оленя. руки маленькие, сухие. Протянула она их к Кольке и попросила:

—

Дай хлебца, сынок.

Колька по карманам порылся. В рюкзаке. Нашел единственный сухарь. Протянул старушке. Та вместе с ним удержала руку парня. В глаза посмотрела и сказала:

—

Сегодня ты мне последнее отдал. За то спа

с

ибо тебе. Добрый ты человек. Знай, за это сторицей воздам. Не пожалеешь, что свиделись, — она перекрестила Кольку и, уходя, промолвила: — Сохрани тебя Бог от злых людей. Да от друзей неверных, от ворогов и сам избавишься.

—

Кто ты будешь? — спросил ее Колька.

Женщина повернулась. Улыбнулась печально.

—

Я мать твоя, Коленька. Проведать

приходила, а ты и не узнал. Ну да Бог с тобой.

—

Мама! Мама! Погоди! Я с тобой. Возьми меня.

Он побежал было вслед, но женщина исчезла. Только чей-то дикий хохот громом потряс распадок. И светло в нем стало. А навстречу пар

ню

смеющаяся Зойка вышла.

—

Не ждал?

—

Так ты жива? — изумился Колька.

Она подошла близко и сказала:

—

Холодно тебе? Пошли со мною.

Соскучилась

я, долго ждала, когда придешь ко мне. Сама за тобою пришла.

—

Куда пойдем-то?

—

В мой дом.

—

А где он?

—

Тут недалеко. Пошли.

Она взяла его за руку. Потащила. Рука Зойки холодная, как снег. Девчонка вела, а сама смеялась звонко. Такого смеха никогда не слышал парень.

—

Мне говорили, что тебя уже нет.

—

Как нет? Я же вот, с тобой…

—

Сказали, что умерла…

И тут Зойка отпустила Колькину руку.

—

Да, я мертва, а ты разве не видишь? — И вдруг заплакала. — Я не хотела умирать. Я так ждала, когда ты станешь моим. А ты медлил. Значит, не любил. Наверно, поэтому мне жить больше не пришлось. А я и тут не могу без тебя! Слышишь? Не могу! Я и отсюда не дам тебе покоя!

—

Зойка, я люблю тебя!

Но девчонка смотрела недоверчиво. Грозила пальцем.

—

Нет, не любил! Зачем же я не жива?!

—

Подожди!

Колька хотел обнять ее. Но почувствовал в руках холод. Девчонки же словно и не бывало.

Парень проснулся в поту. В ушах звенел голос Зойки, ее последние слова: «Зачем же я не жива?» Колька сел, протер глаза.

—

Чево вскочил?

—

Зойка снилась. И мать…

—

Помянуть их надоть. За упокой душ.

—

И то правда, — согласился парень.

Они вышли из палатки. Подживили костер. Макарыч достал фля

г

у. Налил в кружку.

—

Успокой, Господи, душу рабы твоей Зои. Пусть земля ей будет пухом, — и, перекрестившись, выпил залпом.

Колька пил молча, стуча зубами о края кружки.

—

Мать хочь помяни, нехристь, — буркнул

Макарыч.

Парень, не поняв, машинально перекрестился.

На следующий день Колька слег. Его знобило, как в лихорадке. Дышать было больно. Тело ныло, словно избитое. В голове гудело. Ноги подгибались, как тряпичные. Макарыч испугался. Но, заслышав, что начальник отряда хочет вызвать самолет, воспротивился:

—

На што дохтор? Чиво оне смыслють в чело

ве

ке. Напихають кругляшек: пей, мол. И все тут.

Н

у ишо полоскание в зад вставют. Штоб им кажен день ево пихали! Разе эдак выходишь душу? Эдак и скотину не поднять. Так ты уж, мил человек, не

зови.

Я

сам Кольку оклемаю. Чужим рукам ен неподатливай.

—

А если умрет?

—

Типун те на брехалку! Дурак стоеросовай! Дубина безмозгая! Мой Колюшка сто годов про- живеть, а то и поболе. Чево отпеваишь загодя?

—

Ну, смотри, дед! Не вылечишь, пеняй на себя.

—

Каво пеняй? Суслик облезлай!

Я

те дам, не выходишь! Грозилка мокрозадая! Не поглянь, што старой. Не таковских коней с копыт сшибал!

—

Ну ладно, ладно, отец, иди к Николаю. Не ругайся, — засмеялся начальник отряда.

Макарыч, бурча что-то в бороду, скрылся в палатке. Весь день он жег костер. А к вечеру, сдвинув горячие уголья, уложил на прогретой земле пихтовые лапы. На них приказал лечь Николаю. Укутал его всем, что попалось на глаза. С боков костры развел. И, попросив одного из парней поддерживать огонь, пошел в тайгу за одному ему известными травами и корешками.

Вернулся он не скоро. Усталый, еле волочил ноги. И все же сразу принялся варить отвар.

В котелке кипело темное месиво. Пахло резко. Комары и те улетели от запаха. А лесник бегал от костра к Кольке, поил горячим снадобьем. И все укутывал парня потеплее.

Геологи видели, как устал Макарыч. Подошли, спросили, надо ли помочь.

—

Огонь поглядывайте. С остатним сам

управлюсь, — ответил он. И повесил над костром второй котелок.

Колька потел. Дышал уже ровнее, спокойнее.

—

Ну што? Отлегло малость? Дыхалка-то не колит?

—

Нет, — слабо улыбнулся Колька, — отлегло.

—

То-то, неумычка, — напомнил Макарыч

парню прозвище, что дал ему давным-давно.

—

Типеря похарчисси и ко сну. Снадобья

кружку ишо заглотни. Наутро медным пятаком вскочишь, — обещал лесник.

Накормив Кольку, дав ему отвара, он сел рядом. Стал рассказывать всякое,